И вдруг вспомнил. Грудь освободилась.
Сегодня утром на адрес больницы он получил пакет. В нем была большая фотография абсолютно перекошенного лица.
«Дорогому Сергею Павловичу на добрую память о прекрасной операции от навсегда больного Киреева».
И так перед каждым Новым годом. Прошло уже пять лет с того дня, когда он удалил Кирееву злокачественную опухоль около уха и повредил лицевой нерв. Больной остался жив и рецидива рака не было, но навечно перекосившееся лицо стало ежегодным рождественским подарком ему.
Ох это лицо! И надо же в день дежурства. Да еще этот больной. Тепло у поясницы перестало давать благость, чернота в груди исчезла, и он вновь сосредоточился на больном. Кровь капала. Сестра мерила давление.
— Что ж вы нам скажете?
— Мне кажется…
— Нет, не кажется, а если кажется — перекреститесь. Что вы думаете?
— Я думаю, что нельзя исключить и рак.
— Я уже говорил, что вопрос причины кровотечения — второй вопрос. Приходится вторую обедню служить для глухого. Сейчас надо решать — что делать. Я вынужден повторять.
— Но ведь от этого зависит тактика.
— Что за нелепая перепалка? Свои соображения скажете потом. Что делать, говорите. Я ведь ясно говорю.
— Больного надо оперировать, потому что там может оказаться и рак.
— Ну вот. Вот к чему приводит увлечение собственными мыслями при неумении слушать других. Учитесь слушать. Почему рак?! Все говорят о консервативной тактике, вспоминают статью, отражающую нашу общую точку зрения об этом. А вы вдруг — оперировать! О чем вы сейчас думали перед этим?
— Мне надо сейчас сына к врачу отвести.
— Советский работник должен сначала думать о деле, а потом уже о себе. Здесь триста больных, а дома один. «Оперировать» — вдруг!
Сестра мерила давление. Но вдруг больной опять приподнялся на локте и выдал целый каскад кровавой рвоты. Сестра все же померила давление.
— Семьдесят на сорок.
— А, черт! — вдруг взорвался Сергей Павлович. — Подавайте в операционную. Что еще ждать?! Так и смерти дождешься. Быстрей в операционную. Плевал я! А там что будет, то и будет. Я дежурю — я и отвечаю. Подавайте вместе с капельницей. — И к больному: — Вы согласны? Надо оперироваться.
— Делайте что хотите. — И повторил: — Делайте что хотите.
— Оперировать — вдруг! Может быть, вы и правы, но это надо обосновать. С таким легкомыслием вы решаете главное в нашем существовании. И потом — рак! Конечно, если бы мы могли это знать точно — чего же ждать. Но это очень мало вероятно. Во всяком случае, я этого сказать не могу… Оперировать думаете?
— Делайте что хотите, — почему-то застрял больной на этой фразе и повторил ее несколько раз в операционной, когда уже налаживали наркоз, а кровь стали переливать и в руку и в ногу.
Сергей Павлович кончал мыть руки. Следом за ним пришли и стали мыться еще два дежурных хирурга — ассистенты. Сестра подготавливала свой столик.
Началась работа.
— Оперировать думаете, — повторил он, закурил и продолжал опрос.
Говорил очередной помощник Начальника:
— Если нам удастся удержать давление и прекратить кровотечение, конечно, тогда уж лучше дождаться обследования. Мне кажется, что это возможно. Во всяком случае, у нас еще есть время. К тому же мы вот не говорим, а есть возможность и цирроза…
— Как! Я же говорил о такой возможности.
— Ах, простите, я не слышал. Ну так я с вами согласен. А цирроз если есть, то…
Начальник что-то писал или рисовал. В дверь постучали.
— Что за невоспитанность! Ведь все знают, что мы заняты! Будьте добры, скажите, чтобы вели себя прилично.
Один из помощников подошел к двери, приоткрыл ее, начал говорить.
— Ну, сказали и закройте дверь. В этом кабинете принимаю только я. Я вас не уполномочивал вести прием.
— Тут что-то срочное, говорят.
— А срочно — так пусть обращаются к дежурному. Есть же для этого ответственный дежурный, есть Топорков. Закройте дверь. Никакой дисциплины. Распущенность полная. О какой же работе может идти речь? Простите. Вас перебили.
— Да, собственно, все. Я бы еще подождал.
— Так вы считаете, что это язва и можно еще подождать. — И к следующему: — Ну, в общем, основное мнение вырисовывается. Остались вы. Что скажете нам?
Началась работа, но хирурги еще стояли в углу операционной и перешептывались.
— Давление какое?
— Сто десять на шестьдесят. В два канала кровь льем.
— Ну и слава богу.
Вошла сестра и что-то зашептала Сергею Павловичу. Тот приподнял брови, пожал плечами, махнул рукой и пошел к столу.
— Можно начинать? — спросил он анестезиолога и взял в руки нож.
— Да. Пожалуйста.
— Что скажете нам вы? А вам-то к которому часу сына к врачу вести?
— К пяти.
— Хорошо, вы можете идти. Но в последний раз напоминаю — в нашем деле не может быть домашних отвлечений. Дело — прежде всего! А потом все остальное. И семейная жизнь, и отношения друг с другом. Вот отвлечение ваше повело в сторону, и мысли ваши отдельно от нашего общего мышления. Я понимаю, что в медицине, как и во всякой науке, не может быть единомыслия, но все ж симптоматично, что отвлеклись вы. Вы думали о сугубо личном, и сразу же мысль ваша пошла совершенно обособленно от всего нашего коллектива. Или вы хотите быть одним воином в поле? Это неэффективно, да. Пожалуйста, я вас не задерживаю. Идите. И помните. Да. Мы слушаем вас. Да! По дороге взгляните все ж, как там дела. Может, все-таки действительно лучше оперировать. До свиданья. Да. Слушаем вас.