— Что вы! Что вы! Он тогда вообще, кроме как о больном, ни о чем не думал. Думал бы — не посмел.
— Ты мне его не защищай. Я его и без тебя знаю. И он-то человек, пожалуй, порядочный, он клепать ни на кого не будет.
Потому только я и оставил его после этого. Эх, черт побери, никогда не знаешь, для чего и кому эта комиссия нужна. Ну ладно, ребята, всем готовиться. Со всеми сомнениями ко мне. Он-то не подведет. Я для него много хорошего сделал. И оставил его после этого дела. Он помнит. Он человек порядочный.
ГЛУХОНЕМОЙ
(Рассказ хирурга)
— Сергей, ты сегодня только его лечишь? Или кого еще оперируешь?
— Только его.
— Занудная операция. Не люблю я их.
— А что делать?
— Да нет, я так. Да и вообще — глухонемой.
— Угу.
Сергей начал мычать. Идиотская манера мычать, когда с тобой разговаривают.
— Да еще жара. Халаты, фартуки, шапки, маски. Сдохнуть можно.
— Дожидайся кондиционера. — Пока Сергей настроен эпически.
— Дождешься. Помрем раньше.
— В новом институте есть, говорят.
— А там все есть. Я вчера был у них. Аппаратура — нам не снилась!
— А чего тебя туда носило?
— Начальник посылал. Я ему говорю, что у них кондиционеры во всех операционных, что производительность труда, говорю, по подсчетам, на восемь — десять процентов повышается; а он мне говорит, что производительность труда в операционной при любых условиях остается одинаковой, как смертность, которая всегда остается стопроцентной в конечном счете, при любых условиях. Оперировать, говорит, надо уметь, и чтоб не мешали. А уж без помощи, говорит, обойдемся. В хорошем настроении был сегодня утром. Надо спросить, кинули ли проволоку кипятить. Вон везут уже.
— Смотри, как ужасно смотрит больной. Смотрит и ни черта сказать не может. Молчит, и все. И не слышит ни черта. Интересно, что у них — постоянный шум в ушах или постоянная тишина?
— Я-то с ним в палате говорил. Немножко записками, немножко жестами. Договариваться с ним трудно. И не только из-за немоты, но и характер гадковат: капризен, разболтан. Чуть что — сразу скандалит. А как скандалить он может?! Кричит да руками размахивает. Представляешь?
— Ну знаешь — его-то грех ругать. Существование его, надо признать, не очень обычно. — Сергей ответил, как это бывало с ним иногда, занудно и резонерски. Ну чего все оправдывать и объяснять. Ну пусть он трижды глухой и пятижды немой — характер-то останется характером.
Больной в операционной что-то стал протестовать. Не ложился на стол. Возражал вроде, что ли?
— Да положите же вы его, в конце концов. Все равно же сейчас вы ни о чем с ним не договоритесь! Вы его не поймете. Он вас не услышит. Вот видишь: гад — этот больной. Я даже разозлился, глядя на эту бессловесную дискуссию со стороны.
— Может, он просто боится. Под местным его оперировать плохо, не выйдет. — Сергей все теоретизирует.
— Ничего. Не треснет. Немой-немой, а какой шум от него! А наркоз-то, впрочем, наверное, лучше.
Ворвался Начальник и, как всегда, наотмашь. Наорал на всех и велел делать под наркозом. И этот доволен, хоть и влетело. Конечно, ему под наркозом легче делать. До чего все лишней работы боятся. Все, все полегче хотят. А Начальник как хороший футболист: из любого положения в дальний от вратаря угол. Сначала наркотизаторам:
— Если вы, будучи у меня анестезиологом, до сих пор не усвоили эту истину или очень уж самостоятельно думаете, то… — и дальше, как всегда, про самостоятельную работу. Интересно, а какая же это может быть самостоятельная у анестезиолога работа (всегда наркоз кому-то, для какого-то хирурга). Вот ведь балаболка. Вот у кого февраль в голове. Теперь нам:
— И вы тоже вдохновились на мытье, а до остального вам и дела нет! И без того в операционных дышать нечем, а еще шум такой.
Все правильно. Пусть теперь на Сергее спляшет.
— Мне не нужны такие работники. Если еще хоть раз услышу такое — вы у меня год к операционному столу не подойдете.
Еще чего-то наговорил и ушел наконец. Все опять занялись работой.
Наркоз разве можно давать при таком крике. Ведь под наркотиком уже. Любой шум, даже легкий, в голове у него развернется до размеров извержения. Ах да! Он же глухой. Ха, все никак не усвою это. Вернее, не прочувствую. Теперь он спокойнее лежит, когда на спине. На боку что-то не хочет. А смотрит с ужасом. Ничего. Сейчас тиопентал подействует, глаза-то и закроет.
— Ну, спит? Кладите на бок, и начинать пора. В этой операционной долго не простоишь — в такой духоте.
Я сел на табуретку и стал смотреть в окно. А он смотрел, как укладывают больного.
— Ну вот и начинать можно. Начали?
— Давай.
— Бери крючки.
— А гемостаз?
— Да здесь крови-то — кот наплакал.