Потом, в театре, позабыла обо всем, смотрела на сцену, следила за игрой своих учениц, подмечая каждую, самую незаметную для постороннего взгляда оплошность, каждую, казалось бы, мелочь, на которую и обращать-то внимания нет смысла…
Домой вернулась не поздно, вдруг в середине второго действия почувствовала себя необычайно усталой.
Немудрено, порядком утомилась за эти годы, шутка ли, пятый год без отдыха, ни на какие курорты не ездила ни разу, а спроси ее, почему не ездит, остается сидеть дома, не знала бы, что ответить, вернее, ответила бы: неохота собираться, добывать билет на самолет или на поезд и потом адаптироваться на новом месте, а как пройдет несколько дней, всего лишь несколько дней, — и пожалуйте, заказывайте обратный билет. Что за memento mori, в самом деле! Нет, видно, это и есть старость, когда не хочется куда-либо двигаться с насиженного места, но вот, с другой стороны, усталость уже дает себя знать подчас, усталость и годы, годы…
Дома Настенька и Арнольд сидели в столовой, играли в подкидного дурака. Вероника высоко подняла брови:
— Ты вроде бы раньше не увлекался картами…
Арнольд смутился, худые щеки его порозовели, Настенька быстро сообразила, убрала карты со стола, метнулась на кухню ставить чайник и готовить ужин.
Потом разбросала на столе тарелки, чашки, в середине стола — свежий пирог с курагой, варенье в вазочке на высокой ножке и ушла к себе — не мешать им двоим вести свой разговор.
А разговор был непростой, тяжелый.
Вероника не стала его ни о чем спрашивать, он сам начал рассказывать о себе. Не везло бедняге, когда-то не заладилось у него, так и продолжало не везти дальше.
— Бог мой, — сказала Вероника сочувственно. — Ты же был такой талантливый, все тебе предсказывали блестящую будущность, я сама была уверена, ты станешь звездой первой величины.
— А в жизни вышло наоборот, звезда погасла, не успев вспыхнуть, — сказал Арнольд, притворно улыбнулся, не хотел, чтобы она его жалела, однако она сразу поняла: улыбка его абсолютно неискренна.
— Я вот что думаю, — сказала она. — У тебя оказался довольно-таки непокладистый характер, мягко говоря…
— Да нет, что ты. — Он махнул рукой. — Тут дело совсем не в этом.
Замолчал, как бы оборвав себя на полуслове. Она догадалась:
— Наверное, по-прежнему выпиваешь?
Он не стал отнекиваться, признался, не глядя на нее:
— Было дело. Я, если хочешь знать, даже женился как-то, ну это так было, не по любви, а на нервной почве…
— Где же твоя жена? — спросила Вероника.
— Где? — переспросил он, неопределенно пожал плечами. — Где-нибудь, наверное, живет-поживает, радуется, что избавилась от меня…
— Само собой, — жестко согласилась Вероника. — Ты не переставал пить, а ей, наверное, надоело с тобой возиться…
Он кивнул:
— Наверное, ты права…
Вот такой он был и раньше, прямой, правдивый, решительно не умевший лгать, хотя бы немножечко покривить душой. Если бы не эта его пагубная страсть, как бы прекрасно сложилась его жизнь, каким артистом он стал бы…
Он отодвинул чашку с остывшим чаем, сказал, не сводя глаз с Вероники:
— А ты, мне кажется, все такая же, нисколько не переменилась.
— Вот еще, — засмеялась Вероника, почувствовав себя польщенной: какой женщине не упадут такие вот слова на душу! — Да ты что? Вглядись пристальней!
— Нет, в самом деле, — сказал он, она взглянула на него, по его глазам безошибочно поняла, он не стремится хвалить попусту, говорит то, что думает.
Он помедлил немного и вдруг решился, словно в воду с головой:
— Вероника, дорогая, я о тебе все эти годы помнил. Сколько раз хотел тебе написать и почему-то боялся…
— Напрасно боялся, — сказала она. — Мы же с тобой не врагами расстались, просто я поняла тогда, лучше для каждого из нас жить отдельно.
— Нет, — возразил он. — Для меня это оказалось совсем не лучше.
Она промолчала. Что тут скажешь? Во всяком случае, она не жалеет, ни на одну минуту и никогда не будет жалеть!
Он снова начал:
— Вероника, родная моя, ты всегда была и осталась для меня самой родной…
— Не надо, — сказала она хмуро. — Прошу тебя, перестань!
Но он не перестал, продолжал дальше:
— Ты же знаешь, я никогда не лгу, скажу тебе и сейчас самую чистую правду, я тебя всегда любил, все эти годы, одну тебя…
Он закашлялся, пододвинул себе чашку, отпил глоток.
— Подогреть чаю? — трезвым, почти бесстрастным голосом спросила Вероника.