— Не надо, не хочу, — быстро ответил он. — Понимаешь, я шел к тебе и все время думал: одна ли ты или кто-то у тебя есть? И вот прихожу, Настенька говорит, никого у тебя нет, и я тоже один, совершенно один, и я все время думаю об одном и том же: Вероника, любимая, давай начнем сначала? Ладно?
Глаза его лихорадочно блестели, впалые щеки, небрежно побритые, отливали темнеющей щетиной.
— Не надо, — снова сказала Вероника. — Давай не будем больше об этом. Договорились?
Он словно бы не слышал ее слов.
— Знаешь, я ведь лечился два раза, каждый раз по два месяца.
— И что же? — спросила она. — Не помогло?
Он не стал отрицать, верный врожденной своей правдивости:
— Конечно, какое-то время держался…
Он не докончил, она продолжила:
— А потом опять все по-прежнему?
Он кивнул, однако тут же словно бы опроверг самого себя:
— Но теперь, мне кажется, я завязал навсегда. Вот увидишь, теперь уже никогда больше…
— Нет, — сказала Вероника. — Нет и нет, Арнольд, и давай больше не говорить об этом!
Он понял: решение ее бесповоротно, слово твердое. У нее и раньше слово всегда было твердое, не любила и не умела менять свои решения.
Опустил голову, упорно глядя себе под ноги, только ладони его, худые, в синих жилках, уже покрытые старческой, коричневатой крупкой, крепко сжимавшие одна другую, дрожали непрерывной мелкой дрожью.
Усилием воли Вероника заставила себя не смотреть на его обшарпанные внизу брюки, на грубые, с маленькой заплаткой сбоку ботинки, на обтрепанный воротничок серенькой рубашки. И на руки его тоже не стала смотреть, худые, сжимавшие друг друга, такие какие-то одинокие, неприкаянные…
Чтобы окончательно не растрогаться, сердце-то ведь не камень, Вероника порывисто встала со стула.
— Если хочешь, поживи покамест у нас…
Он ничего не ответил, как не слышал.
— У тебя вообще-то есть где жить? Хотя бы где-нибудь, в каком-нибудь городе?
Он снова ничего не ответил ей, должно быть, потому, что не хотел говорить неправду.
— Отвечай же, — попросила Вероника, она старалась, чтобы голос ее звучал мягко, лишь бы Арнольд не понял, как ее раздражает нелепое его молчание. — Что же ты молчишь?
— Думаю, — ответил он.
Она вспомнила, так бывало некогда, в те, далекие годы. «Арнольд, почему ты молчишь?» — «Думаю». — «О чем?» Чаще всего он отвечал: «О тебе».
А теперь он ответил:
— Так, ни о чем.
И почти сразу же:
— Я решил — уйду завтра.
— Чего это ты так торопишься?
Вероника готова была немедленно ударить себя за свою улыбку, которая, надо думать, ему также показалась принужденной, неестественной.
— Надо идти, — сказал Арнольд. — Пора. Нечего задерживаться на одном месте!
Она хотела было спросить: а что бы ты решил, если бы я согласилась начать с тобой все сначала? Спешил ли ты тогда куда-нибудь или захотел бы задержаться на одном месте? Но не спросила. И он тоже не сказал больше ничего.
Перед тем как уйти к себе, Вероника, уже стоя в дверях, обернулась к нему:
— Настенька постелила тебе в кабинете…
Он кивнул:
— Спасибо.
— Спокойной ночи, — сказала она, закрывая за собой дверь.
Он ответил, слегка улыбнувшись:
— Спокойной ночи…
Утром Вероника встала раньше обычного, хотела напомнить Настеньке, чтобы покормила его хорошенько напоследок, может быть, курицу ему зажарила бы с собой или что-нибудь в этом роде…
Настенька сидела на кухне, руки в карманах фартука, глаза угрюмо, сосредоточенно глядят прямо перед собой, в одну точку.
Так странно было видеть ее без дела, ведь обычно она всегда бывала чем-то занята: то готовила обед, то мыла клеенку, драила кастрюли, случалось, подшивала подол платья Вероники или вязала для нее теплый немыслимой расцветки шарфик, который Вероника потихоньку снимала с шеи, выходя на улицу.
— Как там Арнольд? — спросила Вероника. — Встал уже, а то, поди, еще прохлаждается?
Против воли в голосе ее слышалось чуть ощутимое раздражение: в самом деле, свалился как снег на голову, нежданно-негаданно, думай теперь о нем, болей за него душою…
Настенька медленно, словно бы нехотя покачала головой:
— Нету Арнольда.
— Неужели уже ушел? — удивилась Вероника.
— Он еще вчерашний вечер ушел, — ответила Настенька. — Ты спать давеча легла, а он постучал ко мне, я говорю, ложись в кабинете, я тебе все чистое постелила, будешь спать, как царь земной, а он меня не слушает, говорит: «Прощай, Настенька, мне пора…»