Лошаков нагнулся над кроваткой:
— Скоро, Ирочка. А теперь спи, слышишь, что мама сказала?
Валя посмотрела на Лошакова, и вдруг ей все стало ясно. Резко побледнела, так, что карие глаза ее внезапно показались совершенно черными, без малейшего просвета.
— Когда?.. — всего лишь и спросила.
И он решился, рассказал о том, как это все случилось. Было тихо в комнате, только слышалось сонное, ровное дыхание Ирочки…
Он ушел, но еще долго стоял на улице, глядя на окно, в котором горел огонь лампы. И хотя Лошакова ждали дома, хотя сам всю дорогу не чаял, когда-то свидится со своими, он все медлил, вглядываясь в окно, будто ждал какого-то условного знака.
…В тот декабрьский вечер было необычно, не по-зимнему тепло, таял снег, лужи глянцевито поблескивали при свете луны. Комбат вышел из КП, споткнулся, угодил прямехонько в лужу.
— Вот незадача, — чертыхнулся, — только-только сапоги надраил как следует.
«Охота была драить, — подумал Лошаков, который шел рядом с ним. — Кто здесь увидит?»
Но вслух ничего не сказал. А комбат обернулся к нему, спросил:
— Ты где живешь? Кажется, где-то под Москвой?
— Точно, в Куровской, это недалеко, по Казанке.
— Знаю, выходит, мы с тобой земляки.
— А вы где живете, товарищ майор?
— В Филях. Я там родился, там и живу всю жизнь… Вчера мне Валя моя снилась. Будто подходит ко мне, спрашивает: когда же ты придешь? Я же совсем заждалась. Я ей говорю: теперь уже скоро, война вот-вот кончится…
— Ваш сон к скорой встрече, — убежденно произнес Лошаков, отроду не веривший в сны и приметы.
— У нас в Филях хорошо, особенно весной, дома совсем как в деревне, деревянные, с крылечками, кругом палисадники, заборы, за каждым забором собаки лают, — снова начал комбат. — Вечером пройдешь по улице, а в палисадниках самоварный дым стелется, над яблонями и вишнями пчелы жужжат. Увидеть бы скорее…
— …Он за меня смерть принял, — говорит Коскос. — Та пуля мне предназначалась. В том бою. А он прикрыл…
— Хватит, — сумрачно замечает Петро Великий, — больше не надо об этом.
— Почему не надо? — возражает Лошаков. — Сколько будет жить, столько, наверно, и будет помнить об этом самом, разве не так?
В дверях раздается звонок. Друзья недоумевающе переглядываются. Кто же это? Вроде бы никого больше не ждут.
— Это внук, — Лошаков встает со стула, идет в прихожую открыть дверь, — позавчера приехал погостить к деду…
Снова входит в комнату, за ним идет невысокий крепыш в нейлоновой стеганой куртке, на голове кроличья ушанка, лихо сдвинутая набок.
— Знакомься, Антон, — говорит Лошаков, — это мои боевые товарищи, так сказать, ветераны, вместе воевали…
— Наслышан, — отвечает Антон, протягивая каждому широкую жесткую ладонь.
— В Тобольске живет, — с гордостью продолжает Лошаков. — Работает на нефтепроводе сменным инженером, верно, Антоша?
— Верно, — кивает внук.
Он ладно скроен, хотя и не красив лицом, чересчур широкий нос, большой губастый рот, но глаза глядят весело, на щеках смуглый румянец, то вспыхивающий, то снова гаснущий.
С любопытством оглядывает дедовых друзей. Он и в самом деле наслышан о них, знает также и о том, что, когда он родился, дед велел назвать его Антоном в память о погибшем комбате. Ему еще не приходилось никогда видеть легендарных стариков, о которых рассказывал дед.
— Почему это у вас угощенье такое бедное? Ты что, дед, неужели пожалел чего-нибудь получше поставить?
— Чудак человек, — принимается пояснять Лошаков, — у нас нынче все как сорок лет назад, как тогда на фронте было…
— Понятно, — говорит Антон.
— Мы его в первый раз в сорок пятом помянули, — вспоминает Петро Великий, — аккурат пятого декабря, только уже после войны, так с тех пор и продолжаем каждый год в этот самый день…
Антон вопросительно обводит глазами стариков:
— Что я спросить хотел: почему это у вас такие прозвища? Петро Великий, например, почему?
— Твой дед меня так и назвал, — объясняет Петро Великий. — Я самый высокий изо всех был.
— А Сочинитель почему?
— Тоже от твоего деда пошло… Василий наш — поэт, сочинитель, сколько он стихов сочинил за те годы, если бы ты знал…
— Мы их даже пели иногда, — добавляет Коскос.
— Что за стихи? — спрашивает Антон. — Хорошие?
Сочинитель чуть смущенно улыбается:
— Кто его знает, ребятам нравились.
Антон силится скрыть улыбку: очень смешно видеть старого человека, который конфузится, словно маленький. Он вглядывается в лица стариков. Какие же они счастливые! Антон не догадывается, что в эту самую минуту старики тоже думают о нем.