― Талия, ― жестко произносит он.
― Роман…
― Тихо, девочка моя, тихо, ― шептал Годфри, укачивая ее словно младенца. ― Ну тише, успокойся.
― Я сделала это, ― произнесла Талия. ― Сорвалась. Убивала. Снова и снова. Когда я окончательно изменюсь, я… перестану узнавать тебя, понимаешь? – у Талии нервы на пределе. Она кипит изнутри.
Роман положил руку ей на голову. Талия плакала, пряча лицо у него на груди. Они оба знали, что следует за ее срывом, как медленно и мучительно Талия будет превращаться в то, что называется русалкой. Роман не мог этого допустить ― потерять ее было выше его сил. Прайс был прав ― он был эгоистом, слишком эгоистичным, чтобы отпустить Талию.
― Что это было?
― Тал… Тал, послушай, ― говорит Роман, отстраняя от себя девушку и беря в ладони ее лицо. Темные глаза Талии были полны слез. ― Моя кровь подавляет твой ген русалки. Я могу тебе помочь. Остановить твои изменения. Но для этого ты должна стать такой же, как я. Упырем.
Талия усмехается и смотрит на тела мужчин.
― Разве есть разница? ― горько произносит она. Роман встряхивает ее.
― Есть, ― уверенно произносит он. ― Я смогу тебе помочь. Ты сможешь это контролировать. И ты никогда не станешь монстром Талия, никогда.
Знаете, похоже каждому из нас нужна причина плакать, и каждому нужен тот, о ком можно страдать. Это будто заложено у нас в подсознании. Мы – мазохисты, причиняющие боль самим себе снова и снова.
Не надоедая. Вот ты уходишь от самых близких, а вот изувечиваешь своё тело в ванной. В вот ты влюбляешься в того, с кем заведомо знаешь – ничего не выйдет, в вот ты в слезах уже глотаешь различные таблетки вместе с горстью обезболивающего, думая: вдруг поможет.
Со временем понимаешь – нет.
Мы готовы страдать, получая наслаждение.
Мы – эмоциональные мазохисты.
― Скажи, что ты согласна, ― произносит Роман, глядя девушку по щеке. ― Скажи. И тебе не будет больше больно. Никогда.
― Из монстра в монстра, ― тихо произносит Талия, глядя на него сквозь пелену слёз на глазах, в которых читался страх.
— Талия. Я хочу, чтобы ты осталась со мной… Если мы монстры, которых все боятся, то я… Я хочу быть… Твоим…
Неловкое молчание заполнило коридор. Роман смотрел в упор на Талия, а она прятала глаза где угодно, только бы не смотреть парню в глаза. Подняв подбородок девушки двумя пальцами, он приблизился к её губам, нежно коснувшись их. Талия зажмурилась, и вся сжалась, но отвечать на поцелуй не спешила. Роман был не из тех, кто так просто сдаётся, поэтому уверенно продолжал сминать губы возлюбленной, но делал это максимально аккуратно и мягко, чтобы доказать девушке, что может быть романтичным, что умеет быть нежным. Что готов измениться ради любимой…
Отстранившись от Талии и тяжело дыша, парень посмотрел девушке в глаза, в которых, за долгое время, впервые читалось доверие и понимание. И его надежды были оправданы лишь одной фразой из её уст…
— Я больше никуда не уйду… От монстра к монстру. Да, ― произносит Талия. Уверенно, твердо. Хуже быть уже не может.
Роман помогает ей подняться и берет на руки, неся в какую-то комнату. Он ловит взгляд Йоханн с другой стороны коридора и медленно кивает. Прайс все сделал правильно ― подослал человека, в крови которого был яд Романа, что подавило инстинкты Талии. Доктор ничего не делает в ответ, просто наблюдает, как Роман скрывается с Талией на руках за поворотом, неся в комнату, в которой не было камер.
В какой момент это произошло? Когда привычный мир, где всегда безраздельно правил холодный циничный расчет, а во главе ставились только собственные интересы, пошатнулся, опасно накренился, медленно, часть за частью, начиная разваливаться прямо на глазах словно хрупкий замок из песка, что любят строить на пляже дети?
Может, когда он впервые за все время их непростых недоотношений по-настоящему, как оголтело влюбленный мальчишка безвозвратно потерялся в ее глазах, лучащихся таким обожанием и непередаваемой любовью, любовью к нему и только к нему?
Или, когда поймал себя на мысли, что глубоко в груди, там, где, казалось давным-давно ссохшееся в маленький черный уголек, покрывшееся плотной сеточкой паутины, спряталось сердце, постепенно разливается жаркое пламя всего лишь от ее застенчивой улыбки?
А, может, этим поворотным моментом стало то утро ранней осени после проведенной бессонной ночи вместе, одной из многих предыдущих, но отчего-то абсолютно другое, наполненное какой-то парящей вокруг мерцающими светлячками неизвестной магией, что сделала его затуманенный ранее взор как никогда ясным, неожиданно взорвала тусклую вселенную буйством новых красок и до селе неизведанных ощущений?
Это было тогда?
Скорее нет, чем да.
Но почему тогда девушка, изначально роль которой быть просто очередной в непрекращающемся потоке тех, кто согревает его постель и скрашивает ничего не значащими разговорами часы, стала самой желанной на свете, настолько необходимой, что без нее невозможно даже нормально вздохнуть?
― Роман, ― ее глаза поддернуты вязкой мутноватой пеленой, но по-прежнему полны любви и нежности, как и мягкое невесомое прикосновение к его покрытой едва заметным румянцем щеке, от которого, будь он менее сдержан, окончательно сорвало бы все ограничители.
― Все хорошо, ― говорит Роман. ― Попробуй расслабиться.
Талия никогда не думала, что значит быть упырем. Она была монстром, и жила, точно зная, что и как ей вредит, что она может сделать, а чем может навредить себе. Но бытие упыря ей было знакомо только по словам Романа, когда он рассказывал или, когда она видела.
От этих мыслей, от пробирающего до костей волнения, от липкого страха Талии стало холоднее. Роман опустился перед ней на корточки, смотря снизу-вверх. Он крепко ухватил ее руку.
– Замерзла?
– Н-ну да… немного, – ответила Талия, желая прижаться к нему всем телом, но даже через одежду чувствуя лед его кожи. ― Прости, но давай поскорее покончим с этим. Не оттягивай, тебе все равно придется это сделать. Мне страшно.
Роман ласково улыбается и садится рядом с ней. Проводит тыльной стороной ладони по ее щеке. Талия замерла, пристально глядя на него.
– Успокойся, расслабься, – повторил Годфри, снимая с себя испачканную рубашку. –Я вижу, что ты боишься. Назад уже ничего нельзя будет вернуть, – эти слова он шептал на ухо, попутно целуя девушку. ― Но лучше так, чем полностью потерять себя.
– Нет… н-нет, Роман, дело не только в этом, – ответила Талия, робко положив руки на его грудь. Роман отстранился, с удивлением глядя на нее. Талия никогда не просила сделать ее упырем. ― Мне снилось это во сне, и я была бы счастлива ощущать себя такой же, как и ты. Но сейчас, когда это вот-вот должно было сбыться, я боялась, что от страха ударюсь в панику. Прошу, сейчас или никогда.
― Посмотри на меня, – он приподнял большим пальцем острый подбородок, чуть нагибаясь к девушке, слушая биение моего сердца, слушая ее тревожное и частое дыхание. – Все будет немного по-другому. Ты готова?
– Да…
– Потерпи немного, и доверься мне.
Роман медлит. Талия чувствует это, видя, как томно взирает на нее. Она вся на нервах, не может сидеть на одном месте от нетерпения.
— Если не расслабишься, то не насладишься, — произносит он уверенно и добавляет: — Раздевайся.
Впервые за все отношения он делает это так. Никакой страсти, никакого разрывания одежды друг на друге. И ещё его приказной тон…Очень странно было делать это перед его настойчивым взглядом. Он изучал каждую линию знакомого тела, совершенно не скрывая возбуждения. Талия откидывает испачканную одежду, демонстрируя поразительное повиновение. В Романе борется две стороны ― та, которой нравится покорность Талии и которая хочет растянуть момент; и та, которая хочет поскорее все закончить и вернуть Талию к более-менее нормальной жизни.
— Ложись и расслабься, — приказывает мужчина.
Талия осторожно ложиться на больничную кровать. Дыхание сбитое и нервозное выдаёт ее. Она смотри на Годфри, который сидит рядом, ожидая от него хоть чего-нибудь. Не в силах расслабиться, она принимает самую удобную позу.