Говоря об Англии и Франции, Гитлер сказал:
«У Запада есть только две возможности вести против нас военные действия:
1. Блокада: она не будет эффективной из-за нашей самообеспеченности и наших источников помощи на Востоке.
2. Атака с Запада с “линии Мажино”. Я считаю ее невозможной.
Другая возможность — нарушение нейтралитета Голландии, Бельгии и Швейцарии. Англия и Франция не нарушат нейтралитета этих стран. Фактически они не смогут помочь Польше».
Будет ли война длительной?
«Никто не рассчитывает на длительную войну. Если бы фон Браухич[19] сказал мне, что потребуется четыре года, чтобы завоевать Польшу, я ответил бы: тогда этого делать нельзя. Глупо говорить, что Англия хочет вести длительную войну».
Разделавшись, таким образом, по меньшей мере, как ему хотелось, с Великобританией и Францией, Гитлер вынул свой козырной туз. Он заговорил о России.
«У противника имелась еще одна надежда, что Россия станет нашим врагом после завоевания Польши. Противник не рассчитывал на мои великие способности к решительным действиям. Наши враги — это червяки. Я видел их в Мюнхене.
Я был убежден, что Сталин никогда не примет английского предложения. Только слепой оптимист мог поверить, что Сталин будет настолько безрассудным, чтобы не разглядеть намерений Англии. Россия не заинтересована в сохранении Польши… Отставка Литвинова была решающим фактором. Мне мгновенно стало ясным, что это признак изменения отношения Москвы к западным державам.
Я постепенно добился перемены в отношениях с Москвой. В связи с торговым договором мы завязали политические переговоры. Наконец от русских поступило предложение относительно договора о ненападении. Четыре дня назад я предпринял чрезвычайный шаг, который привел к тому, что Россия вчера объявила о готовности подписать его. Личный контакт со Сталиным установлен. Послезавтра Риббентроп заключит этот договор. Теперь Польша оказалась в том положении, которого я хотел… Начало для ликвидации господства Англии положено. Теперь, когда я завершил политическую подготовку, путь для солдат открыт».
Путь для солдат будет открыт в том случае, если Чемберлен не устроит еще один Мюнхен. «Единственное, чего я боюсь, — заявил Гитлер своим военачальникам, — что какая-то сволочь (швайнехунд) выступит с предложением о посредничестве».
Военные операции, подчеркнул Гитлер, не должны зависеть от того, как он может поступить с Польшей после ее разгрома. Новая германская граница, сказал фюрер, будет основана на «разумных принципах». Возможно, он создаст небольшое Польское буферное государство между Германией и Россией.
На следующий день, 23 августа, после совещания в ОКБ (Верховное главнокомандование вермахта) начальник генерального штаба ОКХ Гальдер записал в своем дневнике: «День начала вторжения в Польшу определенно намечен на 26-е (суббота)».
Риббентроп в Москве
23 августа 1939 года
Вооруженный письменными полномочиями Гитлера заключить договор о ненападении «и другие соглашения» с Советским Союзом, которые должны вступить в силу с момента их подписания, Риббентроп вылетел в Москву 22 августа. Многочисленная немецкая делегация провела ночь в Кенигсберге, Восточная Пруссия, где нацистский министр иностранных дел, по словам переводчика Шмидта, трудился всю ночь, постоянно разговаривая по телефону с Берлином и Берхтесгаденом и составляя множество записей для своих переговоров со Сталиным и Молотовым.
Два гигантских четырехмоторных транспортных самолета «кондор» с немецкими делегатами прибыли в Москву в полдень 23 августа, и, наскоро перекусив в посольстве, Риббентроп спешно отправился в Кремль, чтобы предстать перед советским диктатором и его наркомом иностранных дел. Первая встреча длилась три часа и, как Риббентроп информировал Гитлера телеграммой с грифом «сверхсрочно», окончилась благополучно для немцев. Судя по депеше министра иностранных дел, никаких трудностей в согласовании условий пакта о ненападении, который исключал участие Советского Союза в войне Гитлера, не было вообще. Фактически единственное затруднение, докладывал он, было явно незначительным и касалось дележа добычи. Русские, писал он, потребовали, чтобы Германия признала небольшие порты Либау и Виндау в Латвии «как входящие в их сферу интересов». Поскольку вся Латвия должна была остаться на советской стороне линии, разграничивающей интересы двух держав, это требование не вызывало затруднений, и Гитлер быстро согласился. Риббентроп также уведомил фюрера после первого раунда переговоров, что «предусматривается подписание секретного протокола о разграничении взаимных сфер интересов во всем Восточном районе».
Договор о ненападении и секретный протокол были подписаны позднее, тем же вечером на второй встрече в Кремле. Немцы и русские так легко достигли соглашения, что эта пиршественная встреча, которая длилась почти до следующего утра, была по большей части посвящена не какому-то упорному торгу, а оживленному дружественному обсуждению международного положения, страна за страной, с неизбежными обильными тостами, обычными для крупных торжественных межгосударственных церемоний в Кремле. Составленный одним из присутствовавших членов немецкой делегации служебный отчет запечатлел эту почти невероятную сцену.
На вопросы Сталина о намерениях германских партнеров — Италии и Японии — Риббентроп дал обнадеживающие ответы. Что касается Англии, советский диктатор и нацистский министр иностранных дел, который теперь чувствовал себя как рыба в воде, сразу же нашли общий язык. Английская военная делегация, доверительно поведал Сталин своему гостю, «так и не сказала Советскому правительству, чего она в действительности хочет…». Риббентроп в ответ подчеркнул, что Британия всегда пыталась нарушить добрые отношения между Германией и Советским Союзом. «Англия слаба, — хвастливо утверждал он, — и хочет, чтобы другие воевали за ее самонадеянные притязания на мировое господство».
«Сталин охотно согласился, — говорится в немецком отчете, — и со своей стороны заметил: “Если Англия и господствует в мире, то это объясняется глупостью других стран, которые всегда позволяли одурачить себя”.»
К этому времени советский правитель и гитлеровский министр настолько поладили между собой, что упоминание антикоминтерновского пакта более не смущало их. Риббентроп еще раз объяснил, что пакт был направлен не против России, а против западных демократий. Сталин вставил замечание, что «антикоминтерновский пакт в действительности напугал главным образом Лондонское Сити (то есть английских банкиров) и английских лавочников».
В этот момент, как свидетельствует немецкий отчет, благожелательное отношение Сталина привело Риббентропа в столь хорошее расположение духа, что тот даже попытался раз-другой сострить — примечательное событие для этого полностью лишенного юмора человека.
«Имперский министр иностранных дел [продолжает отчет] шутливо заметил, что Сталин, безусловно, был меньше напуган антикоминтерновским пактом, чем Лондонское Сити и английские лавочники. Что думал немецкий народ по этому поводу, видно из анекдота, который берлинцы, известные своим остроумием и юмором, сочинили, что Сталин еще сам присоединится к антикоминтерновскому пакту».
В заключение нацистский министр иностранных дел ударился в рассуждения, как горячо немецкий народ приветствует соглашение с Россией. «Сталин ответил, — говорится в немецком отчете, — что он действительно верит этому. Немцы желают мира».
Этот фарс достиг своего апогея, когда наступило время произносить тосты.
«Сталин по своей инициативе предложил тост за фюрера: “Я знаю, как немецкий народ горячо любит своего фюрера. Поэтому я хотел бы выпить за его здоровье”.»