Для немцев, таким образом, дело свелось к ближайшим нескольким дням. Астахов сообщил Шнурре, что он получил «промежуточный ответ» от Молотова на германские предложения. Он был в основном негативным. Хотя Москва также желает улучшения отношений, «Молотов сказал, что пока ничего конкретного о позиции Германии неизвестно».
Советский наркоминдел в этот же вечер лично изложил свои соображения Шуленбургу. Посол в длинной депеше сообщил, что в беседе, длившейся более часа, Молотов «отказался от обычной сдержанности и казался необычно откровенным». Похоже, что так оно и было. Ибо после того как Шуленбург повторил мнение Германии, что между двумя странами «на всем протяжении от Балтийского до Черного моря» не существует разногласий, и подтвердил немецкое желание «достичь соглашения», непреклонный русский комиссар перечислил примеры враждебных акций рейха против Советского Союза: антикоминтерновский пакт, поддержка Японии против России и Мюнхенское соглашение.
«Как, — спросил Молотов, — можно примирить эти три момента с новыми немецкими заверениями? Доказательства перемены позиции германского правительства пока что по-прежнему отсутствуют».
Шуленбург, видимо, был несколько обескуражен. «Мое общее впечатление [сообщил он в Берлин], что Советское правительство в настоящее время преисполнено решимости заключить соглашение с Британией и Францией, если они удовлетворят все советские пожелания… Я верю, что мои заявления произвели впечатление на Молотова; тем не менее потребуются значительные усилия с нашей стороны, чтобы добиться перемены политического курса Советского правительства».
Хотя опытный немецкий дипломат неплохо разбирался в русских делах, он явно переоценивал успех переговоров с делегациями Англии и Франции в Москве. Он к тому же все еще не представлял, как далеко Берлин был готов сейчас пойти в своих «значительных усилиях», необходимых, по мнению посла, для достижения перемены курса советской дипломатии.
Но на Вильгельмштрассе росла уверенность, что этого можно достигнуть.
Прозорливый французский поверенный в делах в Берлине Жак Тарбе де Сэн-Ардэн уловил перемену в политической атмосфере германской столицы. 3 августа он сообщил в Париж: «В ходе последней недели в политическом климате Берлина наблюдается заметная перемена… Период неуверенности, колебаний, склонности к лавированию и даже компромиссам среди нацистских лидеров уступил место новой фазе».
11 августа итальянский министр иностранных дел Чиано вел переговоры с Риббентропом в поместье последнего около Зальцбурга. Риббентроп сообщил своему гостю, что решение напасть на Польшу неумолимо.
«Итак, Риббентроп, — поинтересовался Чиано, — что вы хотите? Коридор или Данциг?»
«Нет, больше мы этого не хотим, — ответил Риббентроп, глядя на него холодными оловянными глазами. — Мы хотим войны!»
Возражения Чиано, что конфликт с Польшей локализовать нельзя, что в случае нападения на Польшу Англия и Франция будут воевать, Риббентроп категорически отмел.
В ходе двух встреч Чиано с Гитлером в Оберзальцберге 12 и 13 августа фюрер повторил, что Франция и Англия воевать не будут. «Я лично, — заявил Гитлер, — абсолютно убежден, что западные демократии в последний момент отшатнутся от развязывания общей войны». На это Чиано ответил, что «он надеется, что фюрер окажется прав, но не верит в это». Итальянский министр затем подробно описал слабости Италии, и из его горестного повествования фюрер, должно быть, окончательно убедился, что Италия будет малополезной ему в предстоящей войне. Одна из причин стремления Муссолини отсрочить войну, сказал Чиано, состоит в том, что дуче «придает огромное значение проведению запланированной Всемирной выставки 1942 года» — это замечание, должно быть, поразило Гитлера, погруженного в изучение военно-штабных карт и расчетов. Гитлер, видимо, не менее изумился, когда Чиано наивно достал проект коммюнике, в котором говорилось, что министры иностранных дел стран «оси» «подтвердили миролюбивые намерения своих правительств» и свое убеждение, что мир может быть сохранен путем «обычных дипломатических переговоров». Чиано пояснил, что дуче имел в виду мирную конференцию главных европейских стран, но из уважения к «сомнениям фюрера» готов согласиться на обычные дипломатические переговоры.
Гитлер на первой встрече не отклонил полностью идею проведения конференции, но напомнил Чиано, что «Россию нельзя более исключать из будущих встреч держав». Это было первым упоминанием Советского Союза, но не последним.
Чиано попытался выяснить время нападения на Польшу. Гитлер ответил: «До конца августа, самое позднее». Хотя потребуется всего две недели, объяснил он, для разгрома Польши, «окончательная ликвидация» потребует еще две — четыре недели — поразительно точный прогноз, как потом оказалось.
Но Италия в тот момент меньше всего интересовала Гитлера. Его мысли были прикованы к России. В конце встречи с Чиано 12 августа фюреру, как указывается в немецком отчете о встрече, передали «телеграмму из Москвы». Беседа была прервана на несколько минут, пока Гитлер и Риббентроп знакомились с ее содержанием.
Затем Гитлер обратился к Чиано: «Русские согласились на поездку в Москву немецкого политического представителя».
Происхождение этой телеграммы из Москвы сомнительно Никакой такой телеграммы, исходящей из советской столицы, в германских архивах обнаружить не удалось.
Возможно, основанием для нее послужило переданное по телетайпу в Оберзальцберг 12 августа сообщение с Вильгельмштрассе об итогах встречи советского поверенного в делах со Шнурре Астахов сообщил министерству иностранных дел, что Молотов готов теперь обсудить поднятые немцами вопросы, включая Польшу и другие политические проблемы. Советское правительство предлагает в качестве места переговоров Москву. Астахов разъяснил, что спешки быть не должно. Он подчеркнул, как писал в своем отчете Шнурре, который, по-видимому, был срочно послан в Оберзальцберг, «что основной акцент в полученных им от Молотова указаниях сделан на слове “постепенно”… Переговоры могут проводиться только постепенно».
Но Адольфа Гитлера не устраивали «постепенные» переговоры с Россией. Как он только что сообщил потрясенному Чиано, он назначил последнюю возможную дату нападения на Польшу на 1 сентября. Чтобы преуспеть в срыве англо-французских переговоров с русскими и провернуть свою собственную сделку со Сталиным, нужно было действовать быстро — не постепенно, а одним большим скачком.
Понедельник 14 августа был еще одним критическим днем. В этот день Риббентроп направил послу Шуленбургу срочную телеграмму. В ней послу поручалось срочно встретиться с Молотовым и зачитать ему длинное «устное» послание.
Таким образом, Гитлер наконец сделал решающую ставку. Германо-советские отношения, писал Риббентроп, «достигли исторического поворотного момента… Между Германией и Россией не существует реального столкновения интересов… Когда в прошлом обе страны были друзьями, дела шли хорошо, а когда были врагами, это имело худые последствия».
«Кризис, вызванный в польско-германских отношениях английской политикой (продолжал Риббентроп), и связанные с этой политикой попытки создания союза делают необходимым быстро внести ясность в германо-русские отношения. Иначе события… могут принять оборот, который лишит оба Правительства возможности восстановить германо-русскую дружбу — ив надлежащий момент совместно выяснить территориальные вопросы в Восточной Европе. Руководство обеих стран поэтому не должно пускать события на самотек, а своевременно предпринять действия…»
«Как нам сообщили, Советское правительство также считает желательным внести ясность в германо-русские отношения… Я готов нанести краткий визит в Москву, чтобы от имени фюрера изложить взгляды фюрера г-ну Сталину. На мой взгляд, только посредством такого прямого обсуждения можно добиться перемен… и тем самым заложить основу для окончательного урегулирования германо-русских отношений».