Против этих сил стояла французская Альпийская армия, насчитывавшая всего три дивизии категории «В»: 64, 65 и 66-я пехотные дивизии и три «крепостных сектора» (гарнизоны укрепленных секторов Приморские Альпы, Дофинэ и Савойя), каждый эквивалентный крепостной дивизии. Таким образом, шесть французских дивизий противостояли 32 итальянским. Однако простое сосредоточение итальянских войск в высокогорных узких долинах, в которых они не могли развернуться, привело лишь к увеличению их потерь от огня французской артиллерии, заранее пристрелявшей «зоны поражения» и имевшей отличные наблюдательные посты на вершинах гор. 11 июня генерал Орли привел в действие весьма эффективный план уничтожения проходов в горных перевалах, что чрезвычайно затруднило наступление итальянцев в пограничной зоне и снабжение их наступавших войск.
Все атаки итальянцев на горные перевалы были отбиты оборонявшими их немногочисленными подразделениями. Однако к 21 июня в приграничной зоне итальянцам удалось достичь некоторых частных успехов. На этих достигнутых ими рубежах, ни один из которых не вышел за пределы приграничной зоны, итальянская армия дождалась перемирия. Все оборонительные позиции французов — от Швейцарии до моря — остались нетронутыми до конца боевых действий.
Чтобы уяснить причину отсутствия энтузиазма среди итальянцев, мы должны вспомнить, что итальянский народ, втянутый в войну страдавшим манией величия Муссолини, был настроен против войны с Францией. Более того, немцы — которые должны были открыть горные перевалы своим союзникам, связав Альпийскую армию с тыла, — сами были задержаны до перемирия изолированными французскими частями на реке Изер, в Шартрезе и на Лак дю Бюржет.
Неверие в возможность победы
Как могла Франция пасть так быстро? В первую мировую войну французские офицеры и солдаты вызвали восхищение всего мира своей стойкостью и масштабами понесенных жертв: 1,5 миллиона павших. Во второй мировой войне сыновья были достойны своих отцов. Они доказали это на реке Эна и в других местах и в дальнейшем подтвердили это вновь в Африке, при Бир-Хашейме и в Тунисе, и позже в Италии, где они шли в авангарде победы, открывая дорогу на Рим для союзников, и, наконец, во Франции и Германии до Рейна и Дуная.
Но в 1940 году недостаточно вооруженные, плохо используемые тактически в соответствии с устаревшими наставлениями 1918 года, неудачно развернутые стратегически и ведомые командирами, не верившими в победу, они были разгромлены в самом начале сражения. Первый их главнокомандующий, Гамелен, с фатализмом наблюдал за приближением катастрофы. «Надвигаются ужасные дела», — говорил он и, как только завязались первые бои, перестал руководить боевыми действиями, потому что это были не «его действия», а генерала Жоржа. Другой главнокомандующий, Вейган, призывал только к «борьбе до последнего солдата за сохранение чести», а затем — к заключению перемирия. Более того, 19 июня он произнес многозначительные слова: «Я был призван только тогда, когда повсюду началась неразбериха!»
Франции в 1940 году недоставало вождя калибра Жоффра, который не впал в отчаяние в конце августа 1914 года, когда все казалось потерянным. И превыше всего во главе Франции необходимы были Клемансо или Черчилль. Фаталистическое приятие поражения нашими верховными лидерами проявилось вскоре после первых неудач. Уже 5 июня, в день сражения на Сомме, Вейган сказал на Военном комитете: «Если начинающийся бой будет проигран, то вступить в переговоры с противником не было бы трусостью», что могло бы показаться довольно странным способом выражения стремления к победе. Однако маршал Петэн согласился с ним и заявил, что «абсолютно поддерживает» генерала Вейгана.
К 8 июня, когда Роммель врывался в Эльбёф, сражение считалось безоговорочно проигранным, и на утреннем совещании Вейган говорил о «зияющей ране», которая раскрылась в расположении 10-й армии. В этот день генерал де Голль, недавно назначенный заместителем военного министра, посетил Вейгана в его штабе. Последовал следующий разговор:
«…Нескольких минут беседы было достаточно, чтобы понять, что он примирился с мыслью о поражении и принял решение о перемирии…
— Как видите, — сказал мне главнокомандующий… — немцы… переходят Сомму. Я не в состоянии им помешать.
— Ну что ж, и пусть переходят. А дальше?
— Дальше последуют Сена и Марна.
— Так. А затем?
— Затем? Но ведь это же конец!
— Конец? А весь мир? А наша империя? Генерал Вейган горестно рассмеялся.
— Империя? Это несерьезно! Что же касается остального мира, то не пройдет и недели после того, как меня здесь разобьют, а Англия уже начнет переговоры с Германией».[61]
Со своей стороны маршал Петэн сказал государственному министру Л. Марэну, что он нисколько не боится встречи с Гитлером, он бы охотно обратился к нему как солдат к солдату и, таким образом, добился от него большего, чем добьются в результате переговоров между дипломатами.
Однако существовало и другое решение, кроме окончательного пассивного ожидания развала французской армии. В ночь с 9 на 10 июня председатель Военного комитета Рейно вызвал к себе де Голля, чтобы посоветоваться по поводу нависшей над Парижем угрозы и неизбежности объявления войны Италией. «Перед лицом столь неблагоприятных известий я мог предложить только одно: пойти на крайние усилия, немедленно перебазироваться в Африку и присоединиться к коалиционной войне… При данных условиях и в данных территориальных рамках единственным выходом являлась капитуляция. Либо надо было с этим примириться — к чему уже склонялись многие, — либо следовало изменить рамки и условия борьбы. “Новая Марна” была возможна, но только на Средиземном море».[62]
Однако генерал Вейган не видел этого решения. В 18.00 10 июня он также посетил председателя Военного комитета. Де Голль присутствовал при этом свидании, и вот что он записал:
Генерал Вейган «сел и тут же приступил к изложению своей точки зрения по поводу сложившейся обстановки. Вывод его был очевиден: мы должны немедленно просить перемирия». Председатель Военного комитета пытался оспаривать мнение главнокомандующего, однако Вейган «упрямо настаивал на своем: сражение в метрополии проиграно, необходимо капитулировать».[63]
В 18.00 12 июня, отдав приказ о всеобщем отступлении, Вейган в первый раз официально доложил Военному комитету о необходимости заключить перемирие. «Главное — избежать полного развала армии, — говорит он, — и поэтому мы должны немедленно просить у немецкого правительства перемирия». Далее он добавляет: «Теперь Франция может без стыда просить о перемирии. Я горжусь тем, как мы дрались на Сомме, этот бой восстановил честь французской армии, и дальнейшие переговоры будут достойны ее».
Затем маршал Петэн зачитал заранее подготовленную записку, заканчивавшуюся указанием о «необходимости просить заключения перемирия, чтобы спасти, что еще осталось от Франции, что позволит восстановить страну».
Было очевидно, что если правительство эвакуируется в Африку, чтобы продолжать сражаться плечом к плечу с союзниками — с оставшимся целым флотом, с авиацией (почти той же численности, которую она имела по состоянию на 10 мая, сохранившейся в результате ее пополнения, полученного от промышленности и из Америки), с сухопутными силами, находившимися на заморских территориях, — то Гитлер не согласится на создание «свободной зоны», на том, «что осталось от Франции», ни на небольшую армию для обеспечения порядка, который позволил бы «восстановить страну». Таким образом, начиная с этого момента предотвращение эвакуации правительства становилось главной целью военных начальников и группировки Пьера Лаваля.