Как только Стагг закончил доклад, на него и его помощников обрушился град вопросов: уверены ли они в надежности своего прогноза? Не может ли он оказаться ложным? Пытались ли они проверить его всеми доступными средствами? Возможно ли новое улучшение погоды после 6 июня?
На некоторые из вопросов синоптики не могли ответить. Результаты их исследований, прежде чем быть доложенными такому высокому совещанию, прошли двойную и тройную проверку, но конечно же непредвиденный каприз погоды мог моментально разрушить всю цепь их рассуждений. Они старались отвечать с наибольшей точностью, после чего были отпущены.
Затем в течение четверти часа командиры молчали, и каждый вновь обдумывал ситуацию, пока адмирал Рамзэй не напомнил о срочности принятия предстоящего решения: ведь если день наступления, или, как они называли его, день «Д», будет назначен на вторник, командующий американской тактической военно-морской группой адмирал Кирк должен будет получить соответствующий приказ в течение получаса, что диктовалось необходимостью иметь резерв времени для пополнения запасов топлива и прибытия к месту десанта.
Эйзенхауэр опросил по очереди всех командиров. Генерал Смит считал, что наступление должно быть назначено на 6-е — в таком решении содержался риск, но он был оправдан. Теддер и Ли-Мэллори опасались того, что облачность может воспрепятствовать эффективной авиационной поддержке наступления. Они полагали, что элемент риска был все же слишком велик. Монтгомери заявил, что 5-го числа вполне можно было выступить, он так считал и раньше, когда решение этого вопроса было отложено. «Будь моя воля, я бы выступил», — сказал он.
Пришла очередь говорить самому Айку.[91] Наступил тот момент, когда только он мог принять решение. В комнате воцарилась тишина, когда Эйзенхауэр задумался, вновь взвешивая все возможности. Генерал Смит впоследствии вспоминал, как его вдруг поразили одиночество и отчужденность позы главнокомандующего, когда тот сидел скрестив руки и опустив глаза.
Так прошло несколько минут — кто говорит, что две, кто — пять. Наконец Эйзенхауэр обвел присутствующих взглядом и объявил о своем решении. Лицо его напряглось.
— Я склонен считать, что мы должны отдать приказ, — медленно произнес он. — Я не полностью одобряю его, но обстоятельства таковы… Я не вижу для нас никакого другого выхода…
Эйзенхауэр встал. Он выглядел усталым, но в его облике ощущалось и чувство облегчения. Через шесть часов на новом коротком совещании командиров, созванном для анализа последних метеосводок, он вновь подтвердит и уточнит свое решение: наступление должно быть начато во вторник, 6 июня.
Эйзенхауэр и высшие командиры заторопились к выходу. Теперь все они спешили отдать первые оперативные указания войскам. В воздухе опустевшей библиотеки, где проходило совещание, еще висели над столом сизые клубы сигарного дыма, а в отполированном паркете пола отражался огонь камина. Старинные часы показывали без четверти десять. <…>
Этот день был тихим и не отмеченным особыми событиями и для немцев. Ничего в этот день не случилось и не предполагалось случиться. Погода была ужасная. Она была такой отвратительной, что на ежедневной конференции в штабе люфтваффе в Люксембургском дворце в Париже главный метеоролог профессор полковник Вальтер Штобе сказал офицерам штаба, что они могут отдохнуть. Он сомневался в том, смогут ли вообще самолеты союзнических войск в этот день подняться в воздух. Подразделения противовоздушной обороны притупили бдительность.
Затем Штобе позвонил в пригород Сен-Жермен-ан-Ле, расположенный в 12 милях от Парижа, на бульвар Виктора Гюго, в дом номер 20, где в большом трехэтажном особняке рядом с женской гимназией помещался штаб фон Рундштедта. Штобе поговорил со своим офицером связи, метеорологом майором Германом Мюллером, который ежедневно составлял прогноз погоды и отправлял его начальнику штаба генерал-майору Блюментритту. К прогнозам погоды в штабе относились с большим вниманием, и Блюментритт проявил особенный интерес к сегодняшнему: он содержал последние данные для доклада перед ожидавшейся инспекцией главнокомандующего группой войск «Запад». Все убеждало его в том, что она состоится в назначенные сроки. Фон Рундштедт вместе со своим сыном, молодым лейтенантом, собирался прибыть для проверки линий береговой обороны в Нормандии во вторник.
Мало кто в Сен-Жермен-ан-Ле был осведомлен о существовании этого особняка, и уж совсем немногие знали о том, что самый влиятельный из германских фельдмаршалов живет здесь, в маленькой скромной вилле на улице Александра Дюма, дом 28, прямо за женской гимназией. Его дом был окружен высокой стеной, железные ворота в которой были всегда заперты. На виллу входили или сквозь потайной коридор, прорубленный в стене гимназии, или через незаметную дверь в стене, выходившей на соседнюю улицу.
Престарелый фон Рундштедт по утрам поднимался теперь поздно, не раньше половины одиннадцатого, а сегодня он сел за стол в своем кабинете, расположенном на первом этаже здания, когда стрелка часов уже приближалась к полудню. Именно здесь он побеседовал с начальником штаба, после чего утвердил представленный им доклад о возможных намерениях противника (имелись в виду англо-американские союзные войска). Этот доклад предполагалось отправить сегодня же в ставку Гитлера. Один из его ошибочных выводов был таков:
«Систематическое и явное увеличение воздушных атак указывает на то, что противник достиг высокой степени готовности. Фронт возможного нападения по-прежнему определяется от Шелдта [Голландия] до Нормандии. Нельзя исключать также, что он может затронуть северную часть Бретани. Но до сих пор остается неясным, где именно противник может предпринять свое наступление в пределах указанной территории. Концентрированные атаки на укрепления береговой обороны между Дюнкерком и Дьеппом могут означать, что широкое наступление будет предпринято в этом районе, но его реальной угрозы пока не имеется…»
После того как район возможного нападения англо-американцев был признан растянувшимся на 800 миль по морскому побережью, фон Рундштедт и его сын отправились в любимый ресторан фельдмаршала «Кок Харди», расположенный поблизости на улице Бужуваль. День «Д» наступил уже 12 часов назад…
На все местное германское командование продолжающаяся плохая погода подействовала как успокаивающее лекарство. Все возможные штабы отлично знали, что никакого наступления не может быть предпринято в ближайшем будущем. Их уверенность основывалась на опыте. Высадки союзников в Северной Африке, Италии и Сицилии предпринимались в различных погодных условиях, но Штобе и его начальник в Берлине доктор Карл Зоннтаг заметили, что англо-американцы никогда не начинали наступления по крайней мере без надежных прогнозов улучшения погоды, создающей особенно благоприятные условия для действий прикрывающей авиации. Методический немецкий ум не мог предположить отступления от этого правила: погода должна начать улучшаться или, в противном случае, союзники не будут наступать в этот день. Погода не улучшалась. <…>
По освещенным луной пустынным полям Нормандии пронеслись резкие, высокие звуки английского охотничьего рожка. Неожиданные, нелепые, они затихали в ночном воздухе. Множество других рожков присоединились к нему, их пение доносилось из разных концов поля, создавая некий фантастический хор. Сотни людей в касках, желто-коричнево-зеленой форме бежали на звук рожка, перемахивая через канавы, перелезая через изгороди.
Неожиданно запела труба. Для сотен людей из 6-й британской воздушно-десантной дивизии это была увертюра к бою…
Звук рожка был условным сигналом сбора двух батальонов 5-й парашютной бригады. Им приходилось действовать очень быстро. Один из батальонов должен был спешно взаимодействовать с небольшим подразделением планеров, которым командовал майор Ховард. Другому предписывалось захватить и удержать Ранвилль, находившийся вблизи от пересечений важных путей. Никогда ранее не приходилось офицерам английских парашютных частей созывать своих подчиненных с помощью охотничьего рожка, но скорость их движения по пересеченной местности той ночью была невероятной, солдаты 6-й десантной дивизии превысили все временные нормативы. Первые крупные соединения американских и английских войск должны были прибыть на пять основных участков нормандского побережья, намеченных для высадки, между половиной шестого и половиной седьмого утра.