— Я просто подумал. Капитан выглядит по-другому, когда идёт к нему или когда говорит о нём.
— Я не понимаю, о чём ты, — отмахнулся Зейн. — Перестань сплетничать, мы не на школьных лавочках. И не смей что-то такое ляпнуть Генералу.
Найл обиженно нахмурился, будто его задевала мысль о том, что он мог докладывать Генералу обо всём подряд.
— Но вы же сами видите. Я думаю, Капитан хотел бы его любви. Кто бы не хотел любви?
Зейн презрительно фыркнул на эти слова. Мало какие расы были такими же романтичными, как инессийцы. Кто вообще распинался о любви во времена, где Галактика захватывала умы и грёзы? Любовь была слишком приземленной.
— Ты идиот, Найл. Капитан не влюбляется.
— Почему? — хитро ухмыльнулся Хоран.
— Сам подумай. Кто мы? Мы — воры, контрабандисты и разбойники. Мы никогда не останавливаемся, сегодня мы на этой планете, завтра на другой, и наши сердца принадлежат Корпорации. Там нет места любви.
— Это грустно, сэр, — пожал плечами мальчик, запаивая крышку передатчика и осторожно, словно хрупкую драгоценность, передавая её в руки пилота. Глаза его блеснули как брусит на солнце. — Уверен, в вашем сердце вместилось бы много любви.
Зейн неловко принял вещь из его рук, отвлекаясь от настойчивого взгляда только тем, что Томлинсон прошёл мимо них, неся в руках поднос с едой для принца и выглядя при этом слишком умиротворенно. Найл проследил за этим взглядом и самодовольно кивнул.
— И в его сердце тоже.
Очевидно, Инесс была очень далёкой планетой, раз жители её сохранили в себе способность так наивно мечтать.
***
У Луи были смутные сомнения насчет успеха их операции.
У Гарри были опасения насчет того, выживет ли он, если не сбежит.
Так что тактика обоих включала в себя взаимное проникновение в разум и доверие друг друга, каждый, однако, думал, что именно он владеет ситуацией.
Обычно они начинали с уклончивых предложений — Луи рассказывал о местах вселенной, куда его закидывала судьба по воле случая, а Гарри опрометчиво поддавался на эти рассказы, цепляясь за каждую деталь, чтобы услышать от Капитана еще больше. Он спрашивал — «как много расти цветов на этих планетах?» или «там правда очень холодно?», «Аруан есть много блестящих камней, у этой планета Дем тоже?». Не интереса ради, на самом-то деле (хотя, может, отчасти), а только ради того, чтобы дать Капитану зацепку. Потом в какой-то момент они понимали, что раскрыли карты друг друга уже давно, однако, разговоры никогда не заканчивались. Луи снисходительно переступал эту линию, обычно словами «можете строить мне глазки сколько угодно, Ваше Милейшество, но я всё равно не выпущу вас из плена». Гарри делал вид, что это нисколько не было его целью, но взгляд его перламутровых глаз всегда становился жестче и надменнее после этих слов — притворяться уже не имело смысла. И вот тогда они могли начинать говорить откровенно — безо всяких наигранно учтивых фраз и осторожных выражений.
Луи говорил «Земная Корпорация дала процветание своим планетам», а Гарри уже безо всякого сомнения и страха, фыркая, отвечал «Дерьмо!», имея в виду фразу «вздор!» или «глупость!». В этом была даже какая-то милая элегантность — в том, как вылетало это ругательство из его королевских уст. «Вы говорить это так, как говорить о еде, которую вы не любить, но есть. Вы плохо лгать».
Больше всего им нравилось говорить о вещах, не связанных с Корпорацией. Обычно они заводили такие разговоры, когда уставали от споров, когда Луи надоедало держать непроницаемую маску холодности, а Гарри нести на своих плечах честь и славу короны. Томлинсон даже помнит, когда это произошло в первый раз.
Он сидел на полу той самой обсерватории, в которую привел принца Аруана, чтобы показать, что ему некуда бежать. Гарри уставился в окно, наблюдая за редким явлением на Финисе — штилем и полной видимостью на бескрайние песчаные горизонты. Одежда принца была заменена на простую форму военных, которую носили на базе, а волосы были грязными и распрямились в непривлекательные склеенные локоны.
Гарри спросил:
— Вы иметь вещи, чтобы рисовать?
Луи сначала не понял, что он имел в виду.
— Ну, рисовать. Вы уметь рисовать? — он ткнул пальцем в толстое стекло, обводя на нем невидимый квадрат, словно рамку для пейзажа, что виделся за ним. Луи устало хмыкнул.
— Нет. Почти никто уже давно не рисует.
— Как? — искренне удивился принц.
— Сейчас все фотографируют. Щёлк, и всё. Любые эффекты, любые детали, можно даже сделать имитацию под рисунок любого стиля. Всего секунда и готово.
— Но рисовать приятно. Вы не рисовать?
— Сказал же — нет.
Гарри нахмурился и обернулся обратно к песчаной картине за окном.
— Я любить рисовать. На Аруан. Но я плохо. Моя сестра уметь хорошо. Она бы нарисовать это, — показал он на Финис.
— Почему вы говорите «сестра»?
— А как? — пожал плечами Гарри. — Я не знать, как это правильно на Земном. Вы иметь мужчина и женщина, но мы иметь только нас. Я думать, Джемма — сестра, потому что она любить и делать вещи, которые вы говорить как женские.
— Да вы сексист, Ваша Прелесть, — усмехнулся Томлинсон. Гарри не понял, что значит «сексист», но реакция Капитана вызвала в нем легкую улыбку.
Потом Луи зачем-то рассказал принцу, как делать самолетики из бумаги, а Гарри сказал, что обычно вырезает их из голубого ангидрита, который слуги добывают для него из озера возле дворца. Его самолетики не летали, и он просто раздавал их слугам или ставил пылиться на разных поверхностях. И его самолетики были мало похожи на те, что сделал Луи, они были похожи на космические корабли — единственное, что видел Гарри. Луи сказал, что он тоже уже давно не видел таких самолетиков, они стали почти мифическими, просто детскими игрушками. Воспоминаниями.
Еще Луи сказал, что трава на его родной планете была голубого цвета. На это Гарри ответил, что может показать этот цвет своими глазами, и позже Луи наблюдал за тем, как медленно растворялся в голубом привычный зеленый цвет глаз принца.
— Ты знаешь, что должен перестать флиртовать с ним? — сказал Капитану Зейн, после того, как тот снова вернулся без каких-либо результатов из комнаты аста.
— Я не флиртую. Я пытаюсь выбить из него хоть что-то.
— Ты пялишься на то, как он меняет цвет глаз и таскаешь ему бумагу с карандашами.
— А что мне остается? Мы уже играли с ним в плохих похитителей, и какие результаты? Думай головой, Зейн, не можешь взять силой — бери словами.
— Ты даже не говоришь с ним о том, чтобы он согласился на Содружество. Все ваши темы — эти сюсюканья о том, какого цвета вода на Аруане или о том, как ты пересекал Млечный путь.
— Я делаю, что могу, — предупреждающе покачал головой Луи.
— Изучая их культуру и историю? Часики тикают, Луи, наши задницы не спасут знания о том, как происходит церемония подтирания слюней с подбородка Аруанского принца, смекаешь? Генерал пишет нам каждый день.
— Я знаю, Зейн! Ладно? Я понимаю, и я пытаюсь.
— Я хочу эту чертову зеленую форму, Луи, ладно? Я не хочу больше быть преступником и прятаться по межгалактическим станциям!
— Я тоже! Но я не могу сделать это, просто щелкнув по бластеру! Хочешь выбить из него согласие? Попробуй! Он скажет, что готов умереть за свободу своей планеты.
И Гарри действительно мог.
Всякий раз он пронзительно смотрел в глаза Луи и его голос не дрожал ни секунды, когда он говорил «вы мочь убить меня, но я не предать свою планета». Это очень раздражало, потому что Луи никогда не был верен чему-то настолько, он никогда не понимал, как можно умирать за принципы или за что-то настолько неощутимое. Когда-то он хотел быть героем, но герои в итоге сидят на полу обсерватории и трясутся от страха, когда на них направляют бластер. Потом с героями оканчивают.