На его губы набежала лишь тень улыбки, но и этого оказалось достаточно, чтобы заставить сердце Бонни учащенно биться. В конце концов, она была женщиной. «Удав» – это было первое слово, которое пришло ей на ум после знакомства со статным красавчиком прокурором. Смирение всегда украшает сильного мужчину. Однако Бонни была не так проста, чтобы растаять перед чьими-то широкими плечами, ослепительно белой полоской зубов и стеснительностью.
– Я не хочу, чтобы она испытала еще одно неприятное потрясение, – предупредила она серьезным тоном.
– Я сразу же уйду, стоит ей только нахмуриться. Клянусь вам.
Бонни вопросительно посмотрела на Пинки, и тот неопределенно пожал плечами. Поколебавшись, суровая дама отошла в сторону, не загораживая больше выход в коридор.
– Вторая дверь направо, – небрежно бросила она.
– Спасибо, – торопливо поблагодарил Хантер и, взяв розы, двинулся было вперед, однако, внезапно смутившись, вопросительно взглянул на Бонни. – Ничего, если я?..
– Ничего, идите. Она в постели, но еще не спит.
Собрав все свое мужество, Хантер толкнул дверь. Комната была погружена в полумрак. Лишь ночник тускло горел на стоявшем у кровати плетеном столике со стеклянной столешницей. Плетеной была и спинка кровати. Стены спальни были густого кремового цвета. Кое-где можно было заметить всплески темно-синего и красновато-коричневого. Разнообразие создавали цветные простыни, корзины с сухими цветами и восточный ковер на полу. Гигантские подушки, обтянутые грубой неотбеленной хлопковой тканью, были навалены грудой в углу перед плетеной ширмой, с которой свисали ремни, шейные платки и большая соломенная шляпа. Под потолком лениво вращались лопасти вентилятора. Комната была похожа на хозяйку – строгая и аккуратная внешне, но таящая в себе тайну.
Хантер осторожно притворил за собой дверь и шагнул внутрь спальни. Кари повернула голову на звук шагов, открыла глаза и резко села в постели.
– Что вы тут делаете? Кто вас впустил? Убирайтесь!
Она говорила хриплым шепотом, и он благодарил за это господа. Судя по выражению лица, она сейчас вполне могла бы завизжать так, будто ее режут.
Хантер успокаивающе поднял руки.
– Пожалуйста, Кари, успокойтесь. Пинки и Бонни сказали, что я могу зайти к вам на минутку. Я всего лишь хотел извиниться перед вами.
– Не нужны мне ваши извинения. Даже слушать вас не хочу! Можете извиняться хоть до второго пришествия – это все равно не изменит моего мнения о вас. А теперь извольте уйти.
Однако он упрямо качал головой, и Кари увидела, что спорить с ним бесполезно. Хантер подошел ближе и встал рядом с ее кроватью.
– Это вам, – проговорил он и положил розы на край постели. Хотя на душе у него творилось неладное: нужно быть последней сволочью, чтобы приходить к женщине с цветами, после того как сделал все, чтобы заслужить ее ненависть.
– Спасибо, – прошептала она, думая, что надо быть последней дрянью, чтобы принять цветы от мужчины, которого ненавидишь.
Поймав взгляд ее глаз, он уже не отпускал его.
– Очень сожалею по поводу вашего ребенка.
Эти тихие слова пронзили ее, как игла надувной шарик. Внезапно обессилев, она упала на подушки.
– Вам не понять чужого горя, мистер Макки. Вы не знаете, что я чувствую.
– Действительно, я не могу знать, что у вас на душе. Но мне действительно очень жаль, что я не знал о случившемся с вами, когда заставил вас сегодня утром давать показания в суде.
Она посмотрела на него. Неестественно большие глаза горели ярким огнем, что только подчеркивало бледность ее лица.
– А если бы даже и знали. Какая вам разница?
– Я не стал бы вызывать вас в суд.
– Но как же ваше дело, мистер Макки? Ведь в таком случае оно пострадало бы, – произнесла она с ироничной любезностью.
Он смущенно потупился:
– Возможно. Но незначительно.
– Вы по-прежнему уверены, что добьетесь обвинительного приговора?
Хантер плохо видел в полутьме, но ему все равно удалось перехватить настороженный взгляд ее глаз.
– Добьюсь. – Это было произнесено с твердостью, не оставлявшей никаких сомнений в его решимости бороться до победного конца. Кари взволнованно дышала. Он помнил об обещании, данном им Бонни Стрэнд, однако в эту минуту никакие силы не способны были заставить его уйти.
– Но если вы так уверены в исходе этого дела, то почему вам потребовалось нападать на Томаса и меня?
– Не на вас я нападаю. Ни в коем случае. Я с самого начала не устаю твердить вам, что у меня и в мыслях нет причинять вам страдания. Говорю это совершенно искренне.
Кари откинулась на подушки и горько рассмеялась.
– А вы не задумывались над тем, какие страдания мне причиняют ваши лживые обвинения в адрес Томаса?
«Но это не ложь!» – захотелось крикнуть ему. Однако он вовремя прикусил язык. Томас Уинн до самой смерти оставался для нее святым и после смерти таким останется. И если он низвергнет Уинна с высокого пьедестала, то ему не останется ничего иного, как ринуться следом в ту же пропасть.
– Я прилюдно обидел вас и вполне осознаю свою вину. Очень сожалею, что так вышло.
Воспоминание об утренних событиях всколыхнули в ее душе утихшую было боль, и она закусила нижнюю губу, чтобы не дать волю чувствам. Хантер быстро склонился над ней.
– Вам больно? – осведомился он.
– Нет-нет, – затрясла она головой. Вид У нее был довольно жалким. – Прошу вас, уйдите. Я не хочу, чтобы вы здесь находились.
Даже искаженное гримасой боли, ее лицо все равно оставалось прекраснее всех женских лиц, которые ему приходилось видеть. Ему нестерпимо захотелось взять это лицо в свои ладони, стереть с него маску скорби, утешить ее, успокоить. Ему захотелось снова прильнуть к ее губам. Господи, зачем ты раньше позволил ему поцеловать ее? Не знать вкуса ее губ было для него мучительно, но знать и не иметь возможности снова ощутить его стало адской мукой.
Выпрямившись, он отошел от ее постели. Ему пришлось засунуть руки в карманы, чтобы побороть в себе искушение дотронуться до нее. Ее запах был так сладок – он был слаще аромата цветов. В приглушенном свете ночника ее кожа, казалось, сама светилась матовым светом, точно жемчужина. Ее волосы казались живыми, словно длинная трава, шелестящая на ветру. У него возникла даже иллюзия, что он может расслышать их тихое шуршание. Разволновавшись, она не замечала, что одеяло сползло и обозначились очертания изящных бедер и даже – еле заметно – треугольник между ними. Ночная рубашка была простой, мягкой и облегающей. Он не видел ее грудей, но воображение услужливо рисовало их ему.
Одним словом, не в меру живое воображение доставляло ему сейчас немало неудобств. Хантер Макки чертыхнулся про себя, ощутив физические признаки растущего возбуждения. Беда заключалась в том, что душой и телом Кари принадлежала другому, как раньше, так и сейчас. Ситуация, в которой оказался Хантер, была безнадежной. Это был тупик. Судя по всему, сам вид его был для нее невыносим. Да что там, она всей душой ненавидела его.
В самом деле, какого черта он здесь делает? Зачем заставляет Кари ненавидеть его с каждой секундой все сильнее? Зачем мучит самого себя? И все же, прежде чем уйти, ему нужно было извиниться еще за одну вещь.
Чтобы сосредоточиться, Хантер отошел от нее подальше, заняв позицию возле туалетного столика. Подбирая нужные слова, он рассматривал личные вещи Кари, которыми она пользовалась каждый день, почти не думая о них. Щетка для волос. Золотые часики. Флакон духов. Его охватило желание поднести эту хрустальную бутылочку к носу, чтобы полной грудью вдохнуть их запах, однако ему и на сей раз удалось обуздать свое желание.
– Должен принести вам еще одно извинение, – прозвучал его тихий взволнованный голос.