– Так о чем же вы хотели со мной побеседовать?
Хантер замялся. Ему не очень хотелось переходить к сути дела. Когда еще представится возможность побыть с ней наедине – вот так просто сидеть и смотреть на нее? Между тем она снова насторожилась, поэтому нужно срочно менять тактику, прежде чем она сорвется с места, не слушая его объяснений.
– Вы себя сейчас нормально чувствуете?
Она удивленно рассмеялась:
– Вполне. А почему вас так интересует мое самочувствие?
– Не могу забыть, как вы выглядели в тот вечер, когда я пришел к вам домой. Скажите, вы полностью выздоровели после…
– После выкидыша? – В ее голосе зазвучала горечь. – Да. Физически выздоровела. А вот душа еще долго не заживет.
В самом деле, с какой стати ей деликатничать, щадя его нервы? Ведь это он приложил руку к тому, чтобы довести ее до столь плачевного состояния. Впрочем, со стопроцентной уверенностью она не могла сказать, что именно по его вине потеряла ребенка.
Хантер мысленно выругался. Ну когда же ему наконец удастся избавиться от этого проклятого комплекса вины? Умом он понимал, что не совершил ничего, что могло бы спровоцировать у нее выкидыш. Во всяком случае, о его непосредственной вине не могло быть и речи. Однако отчего-то ему становилось плохо всякий раз, стоило только подумать об этом случае. Давно пора было забыть обо всем этом, и все же мысль о собственной мерзости продолжала изводить его, как больной зуб. Даже когда зуб не болел, сохранялось искушение потрогать его, чтобы проверить: а вдруг не до конца отпустило?
– Ваш муж знал о ребенке?
– Нет. Я сама выяснила, что беременна, лишь через несколько недель после… смерти Томаса.
Должно быть, она забеременела в одну из последних ночей, проведенных с Уинном. От этой мысли яд ревности напитал каждую клеточку тела Хантера. Это чувство было в высшей мере нелогично, даже глупо! Но вопреки всякой логике, представлять, что она могла заниматься любовью с другим мужчиной, пусть даже собственным мужем, все равно было для него невыносимо.
У Кари внезапно мелькнула мысль о том, что на столь интимные темы с посторонними беседовать не принято. Но можно ли назвать его посторонним в полном смысле этого слова? И отчего ей все время кажется, что он читает ее мысли?
Вероятно, все дело в его взгляде – внимательном, настороженном, пронзительном. Вот и сейчас он смотрит на нее именно так. Ей снова стало неловко. Кари решительно отодвинула недопитый бокал в сторону.
– Весьма благодарна вам за заботу о моем здоровье, мистер Макки, но не могу поверить, что вы пригласили меня сюда исключительно для разговора на эту тему.
Сарказм Кари действовал на него раздражающе. Какого черта она постоянно пытается поддеть его, в то время как он, глядя на нее, тает от вожделения? Интересно, как бы она вела себя, если бы они были любовниками, заскочившими сюда выпить чуть-чуть, прежде чем подняться в гостиничный номер, где их ожидает долгая ночь любви?
Вот уж когда она наверняка не стала бы хмуриться. Наоборот, улыбалась бы сейчас сладкой улыбкой женщины, знающей, что ее любовник жизнь готов отдать, лишь бы обладать ею. И сидели бы они рядышком, перешептываясь и обмениваясь мимолетными поце-луйчиками. А рука ее, вероятно, – помечтать уж нельзя? – лежала бы сейчас на его бедре. И он, возможно, – ах, мечты, мечты… – легонько, словно невзначай, скользнул бы кончиками пальцев по ее груди. Она бы, конечно, округлила глаза в притворном гневе, оттолкнула бы игриво его руку, но глаза ее говорили бы в эту минуту, что и в ее душе растет неукротимое желание.
Да что же это он делает? Ведь так и свихнуться недолго! Но он, как ни старался, ничего не мог поделать со своим воображением. Ему хотелось одного – раствориться в этой женщине, глубоко погрузившись в ее плоть. А что, если сейчас притянуть ее к себе и целовать, целовать до тех пор, пока ее жесткие губы раскроются и потянутся ему навстречу?
«Нет, скорее она вытащит из своей сумочки револьвер и пристрелит меня на месте», – удрученно подумал он, с трудом заставляя себя настроиться на деловой лад.
– Совершенно верно, – сухо проговорил Хан-тер. – Я позвал вас сюда вовсе не за тем, чтобы вести разговоры о вашем здоровье. Я пришел, чтобы предложить вам перемирие.
Кари растерянно моргнула.
– Что?
– Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду.
– Боюсь, что нет, – холодно отрезала она.
– Да перестаньте вы. – Положив руки на стол, он подался вперед. – Я знаю, как вы меня не любите. Горько, конечно, но уж как-нибудь я пережил бы это. Однако в последнее время в своей ненависти вы заходите слишком далеко. Вы вставляете палки в колеса правосудия.
– Надо же такое придумать: в колеса правосудия! – насмешливо воскликнула она. – И где это вы такое выражение выкопали? Не иначе, недавно услышали в старом сериале о Перри Мейсоне.[9]
Ему хотелось казаться непреклонным, а он вместо этого выставил себя напыщенным болваном. Что ж, придется испробовать силу логических доводов.
– Вот вы утверждаете, что все ваши репортажи объективны.
– Да, объективны.
– А слезливое интервью матери убийцы – это, по-вашему, тоже образец объективной журналистики?
– Но я показала только интервью, без всяких комментариев.
– Комментарии были излишни – вы без слов подталкивали зрителя к нужному для вас выводу. Но вместе с тем почему-то забыли упомянуть, что долгие годы эта женщина безмолвно наблюдала, как ее муж дубасил сына, пока тот не стал зверем. И не спросили ее, почему она не показала мальчика психиатру, когда он был впервые задержан за попытку изнасилования – и это в двенадцать-то лет!
Кари понимала, что он прав, но не могла признаться в этом даже себе самой.
– Я этого не знала.
– Скорее не потрудились узнать.
– Оставьте свои замечания при себе! В своей работе я разбираюсь лучше вас.
– Вот и я о том же. Давайте договоримся: я не делаю замечаний вам, но и вы не указываете, что должен делать прокурор! – Они уже не замечали, что ведут разговор на повышенных тонах, однако, когда их голоса зазвучали слишком громко, оба одновременно спохватились и испуганно посмотрели в сторону мужчин у стойки бара. Один из выпивох подмигнул и в приветственном жесте поднял низкий стакан с виски, давая понять, что болеет за Хантера.
Хантер быстро взглянул на Кари. Ему совсем не хотелось спорить с ней. Ему хотелось просто запустить пальцы в эту гриву светлых волос и прильнуть губами к жемчужине в изящном ухе.
– Ваши коллеги вряд ли обрадуются, если мы закроем зал суда для видеокамер, – спокойно обронил он.
– Значит, именно это вы угрожаете сделать, если я откажусь изображать вас рыцарем в светлых одеждах?
Он вздохнул. Все попытки дружеского убеждения, похоже, пошли прахом.
– Я сделаю это, если вы не перестанете изображать из подсудимого только жертву. Вы делаете это очень тонко, но, уверяю вас, никакие ухищрения вам не помогут.
– В сообразительности вам не откажешь. О да, вы прекрасно понимаете, что такое телевидение. Понимаете, что без картинки мой репортаж – ничто!
Его улыбка излучала очарование.
– Понимаю целиком и полностью.
Кари в раздражении отвернулась от него. Он открыто признавал, что не остановится ни перед чем, чтобы свести все ее усилия на нет.
– Однажды вы уже пытались ввести запрет на видеокамеры. Однако судья ответил вам отказом.
– Полагаю, на сей раз он прислушается к моей просьбе более внимательно. Когда пресса начинает слишком рьяно гнуть в одну сторону, у защиты появляется отличный повод закатить скандал и возбудить ходатайство об отмене процесса ввиду нарушения принципа беспристрастности суда. Не думаю, что в интересах судьи отпустить убийцу на все четыре стороны, признав техническую ошибку в разбирательстве.
Кари отчаянно вцепилась в свою сумочку.
– Я тоже не хочу, чтобы убийца спокойно разгуливал по городским улицам, мистер Макки. – Она поднялась из-за стола. Следом за ней поднялся и Хантер.