Сидя за рулем, Хантер чувствовал себя кретином. Да его все на смех поднимут, стоит только кому-нибудь пронюхать, что здесь произошло. Впрочем, Мэрилин вряд ли станет трепаться об этом на каждом углу. Такая скорее умрет, чем признается, что не смогла затащить мужика к себе в постель.
Но почему, интересно, он не позволил ей этого сделать?
Да потому, что знал, что ни к чему хорошему это не приведет. Можно только представить, что он почувствовал бы, проснувшись утром в чужой постели. Ничего, кроме омерзения к самому себе. А желание так и осталось бы неутоленным. Обладание телом Мэрилин не принесло бы ему облегчения. Другая женщина по-прежнему занимала бы все его мысли, только в сердце вдобавок поселилась бы гнетущая пустота.
Ему не нужен был секс с красоткой Мэрилин. Ему нужна была любовь с Кари.
– Просто потрясающий обед, Кари. Скажи, а откуда тебе известно, что сегодня мой день рождения?
– Разведала по собственным каналам. – Она улыбалась, глядя, как Майк Гонсалес уписывает за обе щеки толстый бифштекс. Из всего обширного меню он выбрал то, что было ему лучше всего знакомо. Обед в одном из лучших ресторанов Денвера был для него настоящим праздником. В семье Майка недавно родился ребенок, и на тощую зарплату оператора им едва удавалось сводить концы с концами. – Как чувствуют себя Бекки с малышом?
– Вроде ничего, – беззаботно пробубнил он с набитым ртом. – Правда, Бекки как бы малость не в себе. Но моя матушка предупредила меня, чтобы я был к этому готов. – Майк добродушно рассмеялся. – Сама понимаешь: подгузнички, бутылочки, потничка… Тут кто хочешь умом тронется. Так что легкие припадки бешенства со стороны благоверной меня не слишком беспокоят.
– Понимаю, – рассеянно заметила Кари, ковыряя вилкой крабовый салат. Любое напоминание о младенцах неизменно вызывало в ее душе боль. С этой болью она, наверное, обречена жить до конца своих дней. Если бы ее беременность не прервалась столь трагически, то сейчас у нее…
– Не смотри туда – твой мучитель вошел, – прошептал Майк. Он сидел лицом к двери и видел всех входящих.
Конечно, она сразу же обернулась и увидела, как за стол в противоположном конце зала усаживался Хан-тер Макки в компании уважаемых людей из правительства города и округа.
Должно быть, он каким-то особым чутьем уловил ее присутствие. Взгляд его серо-зеленых глаз тут же уперся в Кари. Прошло уже несколько недель с тех пор, как они виделись в последний раз, и теперь оба напряженно застыли, глядя друг на друга. Приветствовав ее еле заметным кивком, он сел за стол вслед за остальными. Кари, почувствовав неловкость от того, что так долго на него смотрела, отвела глаза.
Она была по-настоящему взволнована и, осознавая это, кляла себя за то, что каждый раз приходит в такое волнение, едва завидев этого человека. Ну почему в его присутствии она всякий раз чувствует себя, как кролик перед удавом? Неужели у нее не хватает воли противиться этому? Легко сказать… Перед таким красавчиком то же самое испытывает, должно быть, любая другая женщина.
Серый костюм, как обычно, идеально сидел на нем, волосы были слегка взъерошены ветром. Она знала, что, окажись к нему поближе, наверняка почувствовала бы запах дорогого одеколона и дуновение свежего воздуха.
В жизни ей встречалось немало по-настоящему красивых мужчин. Однако ни один из них не заставлял ее сердце замирать от волнения.
Нет, секрет ее душевного смятения, очевидно, заключался в другом. Его взгляд, вот что смущало ее. Он смотрел на нее совсем не как на врага, словно между ними никогда не было яростных стычек. И его красивые губы вовсе не кривились в злорадной, насмешливой ухмылке.
Он смотрел на нее, как на женщину, с которой был очень близок. Казалось, он знает о ней что-то важное, будто их связывает какая-то тайна.
И был абсолютно прав. Потому что иначе как близостью нельзя было назвать то, что произошло между ними в ту памятную ночь в ее доме. Ее губы до сих пор явственно помнили поцелуй Хантера Макки. Да, это была близость! Она ненавидела его за то, что он навязал ей свой поцелуй, однако еще больше ненавидела себя. За то, что ее память сохранила этот случай в мельчайших подробностях.
За время, прошедшее с той ночи, Кари не раз ловила себя на том, что предается воспоминаниям об этом необычном поцелуе.
Сейчас, поднимая бокал с вином, она заметила, как дрожит ее рука. Лицо ее стало мертвенно-бледным, глаза горели безумным огнем. Она словно наяву ощущала напор его требовательных губ. Язык его безжалостно проникал в ее рот. И жесткие линии его тела будто отпечатались на ее теле. Ей так хотелось забыть об этом ужасе, но ничего не получалось. Память нельзя уничтожить.
– Боже правый, Кари, – испуганно пробормотал Майк, заметив, как изменилось ее лицо. – Если его присутствие так действует на тебя, то давай-ка лучше уйдем отсюда. – И он с сожалением посмотрел на недоеденный бифштекс.
Однако она, тряхнув головой, бросила на своего старого друга взгляд, исполненный наигранной бодрости.
– Ерунда! Ведь это твой день. Еще вина хочешь?
– Ну смотри, а то ведь я, чего доброго, не смогу сегодня поймать тебя в фокус, – усмехнулся Майк, поднимая свой бокал.
– Можешь не беспокоиться, – невольно выдала она подспудно владевшую ею мысль. – Я давно уже не в фокусе. – При этом Кари имела в виду отнюдь не видеокамеру Майка.
Окончив трапезу, Кари подписала и отдала официанту банковский чек, а затем корреспондентка и оператор направились к выходу. Когда они проходили мимо стола, за которым сидел Хантер, тот, положив салфетку рядом с тарелкой, неожиданно встал.
– Здравствуйте, Кари.
Его глаза за стеклами очков смотрели с тем самым напряженным вниманием, которое неизменно выбивало ее из колеи. Она вдруг почувствовала, что ей что-то угрожает, и ощетинилась, как дикобраз.
– Ах, это вы, господин окружной прокурор? Еще не видела вас после выборов. Очевидно, я должна поздравить вас?
– Спасибо.
– Не стоит благодарности. Вы долго и упорно боролись за свой пост. Вот только интересно, не мучат вас угрызения совести, когда вы убиваете детей?
Те, кто услышал эту фразу, замерли с открытыми ртами. Подобные немые сцены возникают обычно, когда в приличном обществе кто-нибудь откалывает нечто непристойное. Кроме Хантера, никто здесь не знал о ее выкидыше. А потому все подумали, что Кари Стюарт имеет в виду недавний процесс, завершившийся вынесением смертного приговора шестнадцатилетнему подростку. С тех пор она не раз выступала по телевидению с резкими протестами против этого вердикта, подчеркивая, что выражает свою принципиальную позицию.
Даже с учетом этого ее дерзость переходила всякие границы и никак не согласовывалась с правилами журналистской этики. Будь Кари мужчиной, Хантер с удовольствием нанес бы ей сейчас прямой удар в челюсть. По его виду можно было сказать, что как раз это он и собирается сделать. Взгляд прокурора стал жестким, тело напряглось, губы сжались.
Не подав виду, что она напугана столь очевидным выражением гнева, Кари ограничилась холодным кивком и со словами «прощайте, джентльмены», двинулась дальше. Майк, смущенный и оробевший, поплелся следом. Он-то понимал: когда все это дойдет до Пинки, несдобровать им обоим.
Однако это было бы еще полбеды. К сожалению, первым узнал об инциденте управляющий телестанцией. Ему в тот же день позвонил один из коллег Хантера, и вскоре после этого звонка в главную редакцию явился гонец с известием о том, что босс вызывает Пинки и Кари на ковер.
– Ты хоть догадываешься, зачем мы понадобились ему? – спросил у нее Пинки, с пыхтеньем поднимаясь на второй этаж, где в отличие от прокуренной и шумной редакции всегда царили зловещие чистота и порядок.
После того проклятого похода в ресторан ей было так плохо, как не бывало еще ни разу в жизни. Она не узнавала саму себя. Та Кари Стюарт, которой она когда-то была, ни за что не позволила бы себе быть такой грубой сволочью ни с одним человеком, будь он даже ее злейшим врагом.