— Смогу я позвонить вам?
Парень наморщил лоб и неуверенно мотнул головой:
— Не-а. Но обещаю: если я увижу или услышу что-нибудь еще, то обязательно с вами свяжусь.
— Я как раз хотела попросить вас об этом. Может ли кто-нибудь подтвердить все то, о чем вы мне рассказали?
— Подтвердить?
— Журналисту необходимы как минимум два источника.
— Н-да… В общем-то, есть еще один человек, но только она побоится с вами встретиться.
— Кто же это?
— Могу вам только сказать, что она — медсестра и знает о происходящем здесь гораздо больше моего.
— И ей тоже удалось кое-что услышать?
— Скажем так: она разделяет мои подозрения.
— Если я задам ей несколько вопросов, согласится ли она ответить хотя бы «да» или «нет»?
— Думаю, согласится. Она сказала, что я могу дать вам ее телефон, но запретила называть имя. — Вытащив из кармана клочок бумаги, парень передал его Кари.
— Надеюсь, вы оба понимаете, что, если мы выпустим эту историю в эфир, госпиталь превратится в развороченное осиное гнездо?
— Угу.
Она похлопала его по руке.
— Желаю успеха, Грейди, и большое спасибо. — Выбравшись из машины, Кари остановилась, чтобы задать собеседнику последний вопрос: — В нашем городе полно журналистов. Почему вы позвонили именно мне?
Юноша усмехнулся.
— Я знаю, что вам можно доверять. У нас в госпитале работает один парень. Он рассказал, что как-то раз дал вам телефон одного из пациентов. Его хотели вышибить с работы, но вы прикрыли его.
— Я и тебя прикрою, — улыбнулась Кари. — Обещаю.
Пинки выпустил изо рта тонкую струю сигаретного дыма. Он сидел в монтажной студии, просматривая на мониторе телесюжет, подготовленный Кари к выходу в эфир.
— Тебе надо бы всыпать по заднице за то, что ты в одиночку поперлась вечером на автостоянку, чтобы встретиться с каким-то неизвестным типом. Никогда больше не делай подобных глупостей. Кто он такой?
— Я называю его Глубокая Глотка.
— Очень смешно. Черт бы тебя побрал! Ведь он мог оказаться насильником, маньяком — кем угодно.
— В какой-то момент я тоже испугалась. Однако он оказался не таким. Этот сюжет станет настоящей бомбой. Ты выпустишь его в эфир?
— Что же ты со мной делаешь! Вечно я должен сидеть в мокрых от страха штанах и думать: выпускать в эфир твой очередной шедевр или нет.
«Видно, Пинки очень понравился сюжет», — с довольной улыбкой подумала Кари.
— Просто я у тебя — лучшая.
— Я-то думал, что с неприятностями из-за тебя покончено. У меня даже язва начала проходить. И вот, пожалуйста. Позвонила бы ты Макки, провела с ним приятный вечерок, а завтра пришла бы ко мне с трогательным сюжетом о вышедшей на пенсию учительнице школы для девочек.
Кари скрестила руки на груди.
— Кончай валять дурака. Выпустишь сюжет в эфир или нет?
— Сюжет, основанный на словах какого-то засранца?
— Почему ты считаешь его засранцем? — с вызовом спросила Кари. — Может, он главврач этой больницы? — Увидев, какую физиономию скорчил Пинки, она отступила: — Ну хорошо, я согласна, он стоит не на самой высокой ступени служебной лестницы, но его слова подтвердила Р.Н.
— Кто?
— Она отказалась назвать мне свое имя, но заверила, что работает в госпитале уже много лет.
Пинки выругался сквозь зубы и несколько секунд глядел в стену.
— Ну хорошо, я выпущу твой сюжет. В конце концов, ты в достаточной мере обезопасила нас, напихав в него целую кучу «не исключено» и «возможно». Но ты должна понимать, что после этого полицейских сюда напрыгает, как лягушек в пруд во время весеннего спаривания.
— Ничего нового я им поведать не смогу. Все, что мне было известно, я рассказала в сюжете.
— Им это не понравится. Более того, они в это не поверят.
— А мне-то что! — вздернула подбородок Кари.
— Послушай, девочка, сегодня вечером я собираюсь как следует нарезаться, так что не порть мне настроение своим упрямством, — проговорил Пинки, поднеся свой толстый указательный палец к самому носу Кари.
Улыбнувшись, она поцеловала его в щеку и ответила:
— Я тоже люблю тебя, Пинки.
Бросив последний взгляд на монитор, толстяк издал мучительный стон.
— Я наперед знаю, что огребу из-за этого целую кучу неприятностей, но сюжет так хорош, что класть его на полку просто грешно.
Кари свернулась калачиком в кресле и смотрела свой собственный сюжет, транслировавшийся в шестичасовом выпуске новостей. Изобразительный ряд был, что греха таить, не слишком богат. На пленку ей удалось заснять лишь здание госпиталя, да еще она вставила в свой сюжет кадры из других телерепортажей, которые снимались после каждого исчезновения новорожденных.