«Я, Киламува, сын Хайи, воссел на трон отца моего. При царях прежних обыватели выли, как собаки. Я же для одних был отцом, для других был матерью, для третьих был братом. Того, кто в глаза не видел овцы [в своем хлеву. — Ред.], я сделал обладателем стада овец; того, кто в глаза не видел вола, я сделал обладателем стада рогатого скота, обладателем серебра и золота. Тот, кто не видел в глаза с самой юности своей полотна, в дни мои оказался одетым в виссон. Я поддерживал обывателей, и они обнаружили приверженность [ко мне] подобно приверженности сироты к матери»[35].
Эта надпись не единственная в своем роде. В соседнем Каратепе подобную же оставил Азитаванда:
«Даже в местах, которые были раньше опасными, люди боялись ходить дорогами… теперь там гуляют даже женщины, держащие веретено…[36]. И было во все дни мои благоденствие и довольство и покой у данунинтов и во всей долине Адана».
В притчах, собранных писцами Езекии, также часто упоминается добрый царь:
«Как рыкающий лев и голодный медведь, так нечестивый властелин над бедным народом»
«Милость и истина охраняют царя, и милостью он поддерживает престол свой»
Эти притчи, хотя их и приписывают Соломону, нельзя датировать ранее VII в. до н. э.
Женщины с веретенами напоминают описанные Гомером царские дворцы, где царицы сидели и пряли в кругу своих служанок. Стул приставляли к одной из колонн, поддерживающих крышу над очагом, и расстилали ковры. Рядом с женщиной на земле стояла корзинка с клубками шерсти. Царица стремилась к тому, чтобы не отличаться от простых обывательниц. Нас уже не удивляет, что Одиссей сравнивает добродетельную и хозяйственную Пенелопу — еще до того как она его узнала — с добродетельным царем, хотя именно ее правление не принесло блага его домашнему очагу:
Если сравнения Гомера не всегда правдивы в деталях, то общая картина обычно соответствует действительности. На примере хозяйственной Пенелопы, воплощающей идеал царицы, Гомер стремится изобразить хорошего царя, который как добрый отец семейства управляет своим народом.
Наилучшие изображения цариц, держащих рабочие корзинки в руках или сидящих за ткацкими станками, словно обычные хозяйки, и заботливых царей мы находим не на греческих вазах «геометрического стиля» (здесь чаще всего изображались героические сцены), а на хеттских рельефах. Эти памятники изобилуют сценами из домашней жизни. Хеттские рельефы происходят из Маркази, современного Мараши, столицы Гургума, расположенного севернее Самала. На надгробной стеле умершего царя изображен отец семейства (иначе его не назовешь), напротив него царица. Оба сидят за трапезой, которую не без основания можно назвать поминальной. Подобного рода изображения не всегда были связаны с погребальной тематикой: чаще всего нарисованы дети, их игры и занятия; встречаются памятники даже без изображений самого царя и без каких-либо намеков на погребальную трапезу, например портрет маленького Тархумпия. Он стоит на коленях матери, держит птичку на веревочке; к тому же Тархумпий умеет писать, о чем свидетельствует табличка для письма, кисточка и бутылочка с тушью, не без гордости помещенная рядом с мальчиком. Судя по изображенным буквам, он учится писать хеттские иероглифы, а это не так просто для такого малыша. На правой руке у Тархумпия — магический браслет для отвращений злых духов.
Такие же изображения, но более позднего времени, дошли до нас из Кархемыша. На одном из рельефов мы видим царя Арараса, который только что передал своему старшему сыну жезл — знак присвоения ему высокого военного и жреческого звания. С обычной хеттской обходительностью он берет его за руку, чтобы сопроводить в новый дворец. Кроме старшего сына у царя есть еще девять детей; все они названы по именам.
36
В переводе И. Н. Винникова, который мы цитируем, на этом месте стоит многоточие. Чтение М. Римшнейдер построено на догадке и далеко не бесспорно. —