В эти дни приехал навестить меня начальник английской миссии генерал Хольман. Я был с ним в приятельских отношениях. Очень доброжелательный и весьма порядочный человек, он был чрезвычайно смущен крупной переменой политики главы английского правительства. В газетах только что появилась речь Алойд Джорджа, нам явно враждебная. Я указал генералу Хольману на то тяжелое впечатление, которое речь эта произвела в армии: ее толковали как измену нам в настоящие тяжелые дни.
– Позвольте говорить мне с вами как с другом. Все то, что ваше правительство сделало для нас, всю ту большую материальную и моральную помощь, которую Англия оказывала нам последние месяцы, наша армия знала, и симпатии к Англии все более росли. Теперь неизбежно должны наступить разочарование и естественное озлобление. Едва ли, независимо от внутренней политики Великобритании, это в ваших интересах. Наше положение весьма тяжело, однако не безнадежно. Готовясь к продолжению борьбы, мы в то же время должны принять меры, чтобы не быть застигнутыми врасплох. Я недавно писал генералу Деникину, что нам необходимо войти в соглашение с союзниками об эвакуации семей офицеров. Офицер не может хорошо выполнять свой долг, когда он поглощен заботами об участи своей жены и детей. Помощь семьям армии со стороны англичан была бы высоко оценена войсками и в значительной мере сгладила бы тяжелое впечатление от тех речей английского премьера, которые известны армии из газет…
Генерал Хольман чрезвычайно сочувственно отнесся к моим словам. Он обещал ходатайствовать в этом направлении перед своим правительством и переговорить по этому поводу с командированным для переговоров с генералом Деникиным членом английского парламента Мак-Киндером, приезд которого ожидался со дня на день. Генерал Хольман впоследствии полностью выполнил свои обещания.
Получив согласие главнокомандующего, я выехал в Таганрог. Генерал Деникин на этот раз принял меня один, генерала Романовского не было. Выслушав мой доклад о положении на фронте, генерал Деникин заговорил о том, что он наметил по соединении моей армии с Донской Добровольческую армию свести в корпус.
– В дальнейшем придется объединить командование Донской армией и Добровольческого корпуса. Большинство частей будет донских. Новочеркасск – столица Дона, и донцы будут, конечно, настаивать, чтобы общее командование было их, донское. Придется объединить командование в руках генерала Сидорина.
Генерал Деникин как будто искал доказательств необходимости такого решения. Я считал решение это совершенно правильным, о чем и сказал главнокомандующему. Вместе с тем я просил его верить, что в настоящие тяжелые дни я готов принять на себя любую задачу, которую ему угодно было бы на меня возложить.
– Если почему-либо мне в армии дела не найдется, то я, быть может, могу быть полезным в тылу; наконец, ежели бы вы признали нужным отправить кого-либо в Англию, то и там….
– Ну нет, – сказал генерал Деникин, – конечно, вам дело здесь найдется. Мы вас не выпустим, – улыбаясь, добавил он.
– Ваше превосходительство, разрешите мне с полной искренностью коснуться одного личного вопроса. Я ясно чувствую с вашей стороны недоверие и недоброжелательство… Я бы хотел знать, чем оно вызвано.
– С моей стороны? Помилуйте! Если оно есть, то, конечно, только с вашей. Я со своей стороны, особенно вначале, шел к вам всей душой. Вы меня всячески старались оттолкнуть. Ваши донесения облекались в такую форму, что я вынужден был скрывать их от своих подчиненных. С моей же стороны вы не можете указать ничего подобного.
– Это не совсем так, ваше превосходительство; возьмите хотя бы вашу последнюю телеграмму о запрещении командующим армиями съехаться в Ростов. Чем иным, кроме недоверия к вашим помощникам, могу я ее объяснить; что же касается моих донесений, то если они и были подчас резкими, то это только оттого, что я болезненно переживал все горести моих войск.