— Аномалия.
Мне это неизвестно, но расспрашивать сердитого оператора я не решаюсь. Поскучав, тихонько поднимаюсь, втискиваюсь в пилотскую кабину позади Напалко.
Летчик оказывается куда приветливее, он показывает как пристегнуть между пилотскими креслами широкий ремень, на котором удобно сидеть. Покачиваясь на нем, как на качелях, я слушаю Напалко:
— Нудная это работа, ходи и ходи над лесом, — как-то совсем неогорчительно жалуется пилот. — Как вылетишь на заре, так до обеда и крутишься.
Заканчивался второй час полета; судя по карте, лежавшей на коленях Напалко, мы уже разделались с квадратом. Снова мелькает Ангара, показываются длинные улицы Кежмы.
Когда вместе с операторами я возвращаюсь с аэродрома, Борис Ялунин, смеясь одними глазами, говорит:
— Теперь, можно считать, вы в нашем деле съели собаку.
На сей раз он препоручает меня Галине Ялуниной— своей жене, геологу этой же партии.
Галина посвящает меня в сложнее детали аэромагнитографической разведки, рассказывает, как с ее помощью убыстряется поиск полезных ископаемых.
— Наша партия, — говорит она, — за сезон 1963 года проверит на бокситы огромную территорию — десять тысяч квадратных километров. Чтобы справиться с этой работой в тот же срок, потребовалось бы снарядить сорок наземных партий.
Вечером Борис Ялунин пришел за мной в маленькую гостиничку и увел к себе. Здесь собрались почти все его сотрудники. За живым остроумным разговором незаметно прошел этот вечер. Мне было легко и просто с ними, я где-то в глубине души завидовал и их молодости, и их духовному богатству. Я немало поездил по стране и уже давно понял — нет более оскорбительного утверждения для таких, как Борис и Галина Ялунины, чем утверждение, что они уступают в знаниях, в культуре своим сверстникам из Москвы, Ленинграда, Киева. Наоборот: никто из тех однокашников Ялуниных, которые увернулись от работы в далеких местах и устроились в различные учреждения, превратившись в чиновников, — никто из них не живет интереснее, значительнее. Бориса, Галины, их друзей. Такие люди, как ребята из аэрогеофизической партии Ялунина, как гидролог Валя Касьянова, мастер Павел Ющенко, как те, кто сейчас пробивается через бурелом к залежам железа или золота, кто живет на далекой антарктической станции «Восток», кто готовится к новому звездному рейсу, — они и есть соль земли, нашей советской земли, за ними будущее, которое они создают своими же руками. Им и посвящены эти пусть не самые лучшие в мире, но полные юношеского задора поэтические строки:
«КАРАВЕЛЛА» ВИКТОРА ЕРЕМЕНКО
Самолет наш долго не выпускают с аэродрома. Накануне на Кежму обрушилась сильная гроза и долго хлестал дождь, обильный, словно тропический. Летное поле так размокло, что пассажирские ИЛы, пришедшие из Красноярска, вынуждены были искать убежище на ближайшем аэродроме в Богучанах.
Но солнце делает свое дело: над травяной площадкой стоит легкий туман. Часов в десять утра — это вместо шести-то — разрешают вылет.
В самолете на скамейках вдоль бортов кабины сидят десять пассажиров. Мое внимание привлекают четыре девчушки, илл лет по пятнадцать, не больше. Не отпуская ручек чемоданов, они строго посматривают на соседей. Из их разговора я узнаю, что летят девчата в Енисейск поступать в педагогическое училище. А Енисейск — это не ближний свет: до Богучан триста километров, оттуда до Мотыгино сто восемьдесят да еще сто пятьдесят.
Девчата привычно устраиваются и, когда мы поднимаемся в воздух, не обнаруживают ни малейшего волнения, будто с рождения только и делали, что летали. Впрочем, это, вероятно, так и было. Давно уже в тайге и тундре самолет стал привычным и самым популярным видом транспорта. Маленькие ЯКи — «Аннушка» в сравнении с ними лайнер, — постукивая моторами, добираются до самых дальних деревень и поселков, садятся на крошечных площадках в несколько десятков метров длиной. Полететь за сто с лишним километров из Пуни в Кежму считается делом куда более простым и быстрым, чем добраться до займища, которое отстоит от поселка на десять километров. Человек, сидящий рядом со мной и весело, с присвистом похрапывающий, на аэродроме перед вылетом кричал кому-то в телефонную трубку: «Значит, так, Сергей Владимирович, к обеду отчет надо доделать и все цифры подбить, я сейчас слетаю в Богучаны, вернусь и в три пойдем в партком с докладом». А в оба конца его дорога равна пути от Москвы до Ленинграда. Вот что такое теперь местный транспорт в Сибири.
Будущие студентки, вытащив тетрадки, уткнулись в них носами. Я же втискиваюсь в пилотскую кабину. Летчик косится в мою сторону, а штурман одобрительно кивает головой.
Из стеклянного фонаря кабины открываются дали. Кругом, на сколько хватает взгляд, буро-зеленая тайга. Только под левым крылом змеится Ангара да изредка внизу проплывают черные плеши лесных гарей.
Лес, лес, лес, безграничный зеленый океан. Когда много лет назад впервые на мировом рынке появилась ангарская сосна, она сразу была признана первоклассной. В кежемских лесах ее восемьдесят, а в богучанских более сорока процентов. В год прирост леса в Приангарье между Братском и Стрелкой составляет примерно полтораста миллионов кубометров, а общие запасы древесины исчисляются миллиардами кубометров. На сколько же сотен лет хватит ангарского леса, даже в том случае, если в год вырубать, как это запланировано на конец двадцатилетки, двадцать — двадцать два миллиона кубометров.
Еще до революции немного ниже слияния Ангары и Енисея в поселке Маклаково появился лесообрабатывающий завод, который за годы Советской власти вырос в несколько раз. Сейчас там же сооружается крупный комплекс, в который войдут четыре шпалозавода, три 16-рамных лесопильно-деревообрабатывающих комбината, целлюлозно-бумажный и целлюлозно-картонный комбинаты, фанерный и гидролизный заводы. Все вместе они в год «переварят» восемь миллионов кубометров древесины. Кроме того, в Красноярском Приангарье появятся еще три подобных лесохимических комплекса — Богучанский, Чуноярский, Большепитский.
Знаете ли вы, что из ста вагонов круглого леса при распилке получается тридцать вагонов опилок? Знаете ли, что, перевозя сто тысяч кубометров бревен по железной дороге, мы одновременно перевозим четырнадцать тысяч тонн никому не нужной воды? Знаете ли, наконец, что при обработке миллиона кубометров древесины без участия химии потери составляют три миллиона рублей?
Новые лесохимические комплексы в Приангарье позволят избежать этих потерь, их вообще не станет, каждая опилочка, каждая щепочка пойдет в дело. Уже действующий Братский лесопромышленный комплекс в год должен вырабатывать: двести тысяч тонн сульфатной вискозной целлюлозы, которая идет для изготовления штапеля и искусственного шелка (это в три раза больше, чем давала вся промышленность в 1958 году), миллион шестьсот тысяч кубометров пиломатериалов, двести восемьдесят тысяч тонн картона, сто тысяч кубометров древесно-стружечных плит, сорок шесть тысяч тонн кормовых дрожжей, двадцать одна тысяча тонн скипидара, масел, фитостеарина, на три миллиона рублей мебели. И ни грамма отходов!
Пусть не сетует на меня читатель за обилие цифр, но мне кажется, с их помощью легче представить и размеры зеленого богатства Приангарья, и то, как мы собираемся его использовать. Я не буду говорить о десятках других проблем — о лесоустройстве, ю научных методах вырубки тайги. Это особые вопросы, и, поверьте, наши лесоводы, лесники, химики занимаются ими серьезно и глубоко. Они-то и должны сделать так, чтобы прекратилась никчемная перевозка опилок и воды, чтобы леса хватало для всех многочисленных строек, чтобы в квартирах наших появилась красивая дешевая мебель и чтобы, наконец, дерево стало не только строительным материалом, но и ценным химическим сырьем.