…«Аннушка» идет на посадку.
— Проспихино, — сообщает штурман.
Самолет окружает толпа людей. Играет гармонь, кто-то топает ногами по траве, кто-то поет высоким, резким голосом. Оказывается, провожают солдата, местного парня, приезжавшего домой на побывку. В последнюю минуту выяснилось, что забыли в избе все его пожитки, летчик нахмурился, но, уступая уговорам компании, машет рукой, и десяток добровольцев бегут в деревню.
А я тем временем разговариваю с начальником местного аэропорта. Он говорит, что Проспихинский рейд — первый крупный на Ангаре, отсюда почти каждый день уходят плоты на Стрелку. Я спохватываюсь, как же можно путешествовать по реке и не поплавать на плоту. Прощаюсь с будущими студентками, которые кивают мне, не отрываясь от своих тетрадей, и спрыгиваю на траву. А через пять минут, спускаясь с откоса к реке, вижу, как «Аннушка» исчезает над тайгой.
С воздуха казалось, что половина русла Ангары забита бревнами, а с берега свободной воды и вовсе не было видно. Передо мной предстает сложное сооружение рейда со своими улицами, мостиками, переходами. Здесь лес вяжут в ленты объемом до шести тысяч кубометров, а уже в Стрелке их соединят в огромные плоты, которые мощные буксиры тащат в Игарку. Техника вязки лент проста. Несколько выше запони в воду специальными лебедками сбрасывают бревна. Течение подтаскивает их к входу в запонь. На мостике стоят парни и пиканками — длинными шестами с наконечниками на конце — сортируют стволы, подтаскивают в коридоры. Сортируют по многим признакам: если бревно достаточно длинно, а древесина чистая, не имеет красноватого оттенка — это высший сорт, так называемый пиловочник, и его загоняют в левый коридор, другие стволы пойдут в средний или правый. Когда они подплывают к плоту, где стоит лебедка, их по шесть-семь штук вяжут проволокой в пучки, из пучков формируют секции, а из пяти секций составляют ленту. Чтобы ее увязать, надо около четырнадцати тонн такелажа — проволоки, троса, специальных зажимов, тормозных цепей.
В конторе рейда я узнаю, что буквально через полчаса теплоход «Мана» поведет ленту вниз. Найти «Ману» просто, она стоит, прилепившись бортом к толстым бревнам. С ее капитаном, Виктором Еременко, меня познакомили в запони, где он получал документы. Длинноногий, в синей спортивной трикотажной рубашке с белой полоской на стоячем воротнике, капитан напоминает мне легендарного Брумеля. Легко перепрыгивая бревна, он подходит к узкой сходеньке, которая отвесно поднимается на палубу «Маны», и широким жестом приглашает:
— Прошу на мою каравеллу!
«Каравелла» оказывается копией уже знакомых мне «костромичей», хотя и построена в Красноярске. Всюду идеальная чистота, как положено быть и на огромных океанских лайнерах, и на небольших, трудолюбивых буксирах. В тесной каютке, которую мне уступил Виктор, над койкой примостилась полка, забитая книгами в новеньких и потрепанных переплетах и совсем без обложек.
От дыхания двигателя чуть слышно позвякивает ложка в стакане. В каюту заглядывает молоденький матросик Алик и приглашает наверх.
«Мана», упираясь бортом в толстые бортлежни — бревна, которые по краям сцепляют секцию лент, готова к отплытию. Раздается команда, и буксир осторожно выводит плот на судовой ход. Слышится мелодичный звон — это тормозные цепи, сдерживающие ход плота, тащатся по каменистому дну. Я все жду, когда «Мана» наберет скорость, но проходит десять, двадцать минут, полчаса, а Проспихино все еще рядом. Виктор вздыхает:
— Вот так, черепашьим шагом и топаем до самой Стрелки. Четыре-пять километров в час — и ни метра больше. Плотогоны!..
Я подсчитываю: до Стрелки «Мана» будет идти (если без остановок) сто десять часов. Виктор уточняет:
— На это нам отпущено шесть суток. И торопиться надо, и спешить нельзя. Вот пойдем через шиверу, увидите, как запрыгают, заиграют бревнышки. Проморгаешь— сядет плот на камни или, еще хуже, порвет, растащит его на пучки. Тогда такого фитиля вставят, что не скоро забудешь!
Дав указания Алику, ставшему у штурвала, Виктор сказал:
— Не плохо и червячка заморить. Кажется, бог послал нам таймешка.
Обитает в реках Сибири и Дальнего Востока замечательная рыба — таймень, замечательная с точки зрения гастронома: уха из нее вкуснейшая, и жареная она — объедение. А вот для обитателей подводного мира таймень— гроза. Он бывает весом на семь пудов, правда, это уникальные экземпляры, нормальные тянут обычно килограммов на тридцать. В пасти его широкой тупой морды двести двадцать зубов. Таймень — безжалостный хищник, пожирающий не только рыб, но и мышей, бурундуков, белок, переплывающих реки. Даже медведь побаивается его — своими резцами таймень может в воде запросто отхватить лапу хозяину тайги.
Тот таймень, который попал на сковородку в камбуз «Маны», был не из крупных, хоть его вполне хватило на весь экипаж буксира. Виктор ест прихваливая — он вообще ко всему на свете относится доброжелательно. Учился Виктор в Киеве, окончил речное училище, все его товарищи добивались назначения на большие днепровские суда, а он укатил на Енисей — захотелось увидеть великую сибирскую реку. В Красноярске Виктор отказался от штурманской должности на пассажирском дизель-электроходе и попросился на Ангару. Лет ему немного, сего двадцать три года, а мальчишества никакого. Походил по Ангаре, присмотрелся; изучил все пороги и шиверы и стал водить плоты. Другие, даже более опытные, капитаны хоть и перевыполняют план, но ненамного, а у него что ни месяц — сто сорок — сто пятьдесят процентов. И не лихачествует, помнит, как однажды — он вел второй свой плот — загнал ленту на камни: хотел быстрее проскочить шиверу, сунулся ночью, а места в ту пору еще не знал. Тогда-то и понял Виктор, что на реке лучше не торопиться. А время можно сэкономить и по-другому: стоянки сократить и в запони не прохлаждаться, а добиваться, чтобы отправили побыстрее.
Экипаж он подобрал себе из таких же, как и сам, работяг, поэтому и уверен, что ребята могут управиться и без него. Был уже такой случай. Заболел капитан, «Мана» без него повела караван барж со Стрелки в Богучаны. Обратно спускалась с плотом. Ночью вышло из строя переключение переднего и заднего хода двигателя. По всему выходило: надо вызвать резервный буксир, сдать плот, а самому становиться на ремонт. Но обидно ведь, до Стрелки недалеко, всего какие-нибудь сутки ходу, да и перед капитаном неловко, скажет, без меня, мол, работать не умеете. Прикинул механик Илья Бредков и решил переключать ход двигателя ломиком. Неудобно, тяжело, но получается. Чтобы экипаж не волновать, никому ничего не сказал, только тех, кто лезли в машинный отсек, бесцеремонно гнал. Промаялся сутки без сна, но плот доставил вовремя.
Перебираюсь с Виктором с «Маны» на плот. Пучки едва покачиваются на воде, но когда через полчаса мы попадаем на небольшую шиьеру, бревна начинают ходить под нами, как проволока под эквилибристом. Тормозные цепи тревожно звенят. Виктор прислушивается и удовлетворенно замечает:
— Хорошо идет, крепко увязали плот в запони.
Ночью я несколько раз просыпаюсь. В открытый иллюминатор заглядывает близкая и яркая звезда, с берега приходит запах тайги, и от всего этого на душе становится спокойно и хорошо. Засыпаю снова под мелодичный звон цепей.
Утром в рубке застаю Виктора хмурым. Он глядит в окно и с досадой кричит Бредкову:
— Давай, Илья Георгиевич, в машину, будем ставить плот к берегу, опять на Брянке затор.
Бредков зло сплевывает:
— И когда это кончится!
— Потерпи малость, кончится, — успокаивает механика капитан.
В последние годы ангарским речникам приходится трудно. В Братске построили плотину, начали заполнять огромное водохранилище. Из-за этого стало меньше воды в Ангаре. Особенно это чувствуется, когда «подводит» небо — вместо дождей стоит жара. Уровень реки снижается, и караваны барж не рискуют идти через шиверы.
Так случилось и на этот раз. Ниже Брянской шиверы столпилось тринадцать нефтеналивных и самоходных барж, а сверху подошло четыре плота.