— Помочь не надо? Или передать что в гараж?
Таков неписаный закон тайги — увидишь человека в беде, обязательно помоги. И существует эта традиция сотни лет, со времен сибирских первопроходцев. Совсем иной стала жизнь людей, узкие тропы уступили место шоссе, автомашины заменили лошадей, а закон взаимной выручки не изменился. И когда однажды на традиционный вопрос: «Помочь не надо?» — молоденький шофер самосвала ответил: «Чегой-то не заводится», Костя вылез из машины, даже не спросив разрешения Неволина. Виктор Андрианович терпеливо ждет, когда кончится возня под капотом самосвала, где исчезли руки и головы обоих шоферов. И для него законы тайги непререкаемы.
Мы едем в маленький поселок Шаарган. Там за девяносто километров от Мотыгина живет женщина, мать-героиня, и живет плохо, в тесном старом домике. Об этом написали в зональный партком ее соседи. Можно было бы позвонить директору комбината Борису Сергеевичу Абакумову и заставить его принять меры, но Неволин захотел сам посмотреть, как живет эта женщина, как вообще живут люди в маленьком таежном поселочке.
Проезжаем большой Раздолинск, где дымит обогатительная фабрика, перемахиваем через старый деревянный мост на реке Удерее, и опять дорогу обступает тайга. В Южно-Енисейске — центре золотодобывающего района — к нам подсаживается директор комбината Борис Сергеевич Абакумов, грузный мужчина со шрамом на виске, любитель «соленых» словечек.
Шаарган — это всего одна уличка низеньких, по окно вросших в землю домишек, они доживают последние годы; золото кончается, и горняки собираются переехать на новое место. Поэтому Абакумов и не подновляет дома. Виктор Андрианович другого мнения — люди проживут еще минимум два-три года — значит, надо заботиться о них. Походив по домам, Неволин находит, куда переселить многодетную семью, и с упреком говорит Абакумову:
— Неужели сами не могли догадаться, как помочь этой семье, ведь приходили же к вам, просили. Отец-то этих ребятишек — ваш рабочий.
Он идет к школе — самому большому зданию в поселке. На высоком крыльце его встречает Мария Яковлевна— маленькая женщина, вся напряженная, с гневными глазами.
— Очень хорошо, что начальство прибыло. Как вы думаете, дорогие начальники, можно здесь начинать учебный год? — Она распахивает дверь и жестом приглашает войти.
В школе четыре комнаты — два класса, большая прихожая и кабинет директора, он же библиотека и склад наглядных пособий. Снятые с петель двери, разгромленная печь, отодранные половицы.
— Глядите, что наделали, голубчики! — с желчью говорит она. — Пришли, все разорили и ушли. Уже две недели ни один рабочий не заходит и бригадира не могу поймать. Я ему сколько раз звонила, — она показывает на Бориса Сергеевича, — одними обещаниями кормит, а >чера и вовсе сказал, что на драгах с планом плохо и не до школы ему.
Заметив, что директор комбината готов вступить с ней в спор, она опережает его:
— И не спорьте, и не говорите, Борис Сергеевич. Небось для драг понтоны делаете авралом.
Абакумов хмурится, шрам на его виске белеет, он смотрит на Марию Яковлевну и глазами просит: «Да, уймитесь, наконец, все сделаем».
Виктор Андрианович смеется:
— Так его, так, чтобы знал, что о нем люди думают. — И уже серьезно. — Успокойтесь, Мария Яковлевна, договоримся с директором комбината и ремонт закончат в срок.
Он внимательно смотрит на нее:
— Вид у вас усталый и нездоровый. Почему отказались от путевки в санаторий?
— Да куда же я от этого поеду, чтобы у меня там на курорте сердце совсем разболелось.
— Вы же давно здесь работаете и ни разу не были в отпуске.
Она вздыхает.
— Не была. Не могу оставить школу и ребят. У нас большой опытный участок, с детьми ходим в походы, дел и летом хватает. И за ремонтом сама недоглядишь, разве сделают, как надо.
И все мы понимаем, что ремонт для нее лишь предлог, чтобы не расставаться со школой и ребятами. Эта маленькая, рано увядшая женщина с лицом крестьянки и руками рабочего человека, умеющими и пилить, и строгать, и перекладывать печи, не понимает, как можно, хотя бы на один день, на один час, забыть, отойти от дела, которому она отдала все свои мысли, да что там мысли — всю свою жизнь.
Сколько у нас в стране таких вот маленьких школ, где от учителя требуется в десять раз больше умения, энергии, чем от его городских коллег? Сколько таких, как Мария Яковлевна, фанатиков народного образования, живущих в далеких деревнях и поселочках и умеющих сохранить в себе внутреннюю культуру, большое благородство.
Им нелегко живется. Очень виноваты перед ними директора комбинатов и председатели колхозов, считающие, что ремонт школы — дело третьестепенное, виноваты районные руководители, редко к ним заглядывающие, и все мы, за то что мало помогаем, не ценим по-настоящему их тяжелый, но благородный труд.
Виктор Андрианович все-таки уговорил Марию Яковлевну поехать лечиться, пообещав на время ее отсутствия прислать самого лучшего учителя из Мотыгина. Провожая нас, она выходит на крыльцо. Лицо ее просветлело, стало ясным и добрым, таким, каким оно, вероятно, бывает, когда идет урок.
Сразу за околицей Шааргана в забое пыхтит, отдуваясь паром, драга.
Золото в горах Енисейского кряжа нашли еще лет двести назад. Добыча его началась в 1836 году. Сначала вели ее примитивно, вручную. Потом стали закладывать шахты, наконец появились драги. Они были не очень большими, малопроизводительными. Когда драга намывала пуд золота, стреляли из пушки, и далеко не каждый месяц раздавался такой салют. Перед революцией к ангарскому золоту дотянулись руки иностранного капитала, в тайге обосновались концессии.
После революции золотодобывающая промышленность Приангарья коренным образом изменилась. Выросли большие рудники, появилась современная горная техника и значительно увеличилась добыча благородного металла.
Драга, работающая под Шаарганом, небольшая. Объем ее ковшей двести литров. Сейчас уже построены драги, ковши которых в шесть раз больше, — в год такая плавучая фабрика «перелопачивает» два миллиона тонн грунта, заменяя двенадцать тысяч землекопов. А эта, старенькая, что черпала землю со дна небольшого озерца, ею же самой созданного, еще верой и правдой служит людям — дожила бы до наших дней старая традиция, и жители поселка не один раз в месяц слышали бы пушечные выстрелы.
Двухэтажный корпус драги стоит на большом деревянном понтоне. Три троса помогают ей передвигаться в забое — отходить вправо, влево, назад и двигаться вперед. Бесконечная лента уносит ковши под воду, они черпают золотоносный грунт со дна и поднимают его наверх в бочку — огромный вращающийся барабан. Руда измельчается в барабане, ее тяжелые кусочки с золотом через отверстия в стенках бочки проваливаются на специальные столы, а пустая порода снова падает в воду.
Столы вибрируют, и здесь происходит дальнейшее отделение золота от грунта. Мелкие крупинки того и другого просеиваются через сита и падают на длинные резиновые дорожки — половики. Они покрыты слоем ртутной амальгамы. Золотые крупинки вязнут в ней, а остатки пустой породы вода легко смывает с дорожек.
Отделение, где стоят столы и по наклонному полу которого разложены половики, называют сполоскательным — это святая святых драги. Его открывают раз в сутки часа на полтора-два, чтобы «снять» урожай золота. Мы попадаем в сполоскательное отделение как раз в такое время.
Смолкает скрежет черпаков, затихает гром дробящейся породы. Три девушки в комбинезонах и резиновых сапогах осторожно счищают с половиков золотоносную ртуть и складывают в небольшую электрическую печь. Через некоторое время из нее извлекают спекшиеся лепешки золота — ртуть испарилась.