Ревущий порог своим буйством напоминает шамана в дикой пляске. Даже человека, десятки раз ходившего через порог, он удивляет своим бунтарским нравом. А новичок, впервые узнавший силу его волн, испытывает чувства куда более сильные.
Как-то на верхней Ершовской пристани Александр Иванович познакомился с одним человеком. Бывалым, повидавшим на своем веку ближние и дальние края, океаны и моря, большие и малые реки. Хлебая вкуснейшую уху из ангарской стерлядки, человек ворчал: наговорили, мол, об Ангаре всяких страхов — семь верст до небес, и все лесом: и пороги, и шиверы. А речушка, выходит, так себе.
Александр Иванович налился обидой, но вида не показал. Спокойно предложил, не хочет ли уважаемый товарищ прокатиться через порожек (так и сказал: порожек). Уважаемый товарищ пожал плечами — опять, мол, страсти-мордасти. Потом кивнул головой — что же, поехали.
Посадил Александр Иванович его в лодку, родную сестру той самой «Машеньки», на которой меня вез к порогу, и пошла она к Тунгусскому острову. Поначалу бывалый человек поглядывал на Александра Ивановича и посмеивался: что-то не очень-то страшно. Александр Иванович тоже улыбался: я же и не обещал чего-то особенного. А потом, когда влетела лодка на первую гряду волн, потускнел приезжий, вцепился в борт руками, застыл, как приваренный. Доконали его «селезни». Мотор заглох, вода хлестала через борт. Побледнел человек, губы смерзлись, слова не вымолвит. Обрядин спокойно посоветовал:
— Вы за трос держитесь на носу. Нос-то понтоном сделан. Лодка не утонет. Лишь бы водой не оторвало вас от троса.
«Выплюнул» порог лодчонку. Человек вышел на берег, мокрый насквозь, отдышался и едва смог вымолвить:
— Да-а!
Устрой природа такой порог на другой реке, люди не торопились бы «оседлать» его. Но он на Ангаре. А она очень нужна сейчас людям. Ведь это пока единственный путь к Толстому мысу.
Покорением порога и занят Александр Иванович. Впервые он побывал здесь пять лет назад. В Ершове ему посоветовали разыскать Ивана Афанасьевича Баньщикова, самого опытного лоцмана. Только он и возьмется провести экспедиционную самоходную баржу «Ладога» через порог. Баньщиков побывал на «Ладоге», поскреб небритые щеки и хмуро сказал:
— Пять тыщ, однако.
— Что? — не понял Александр Иванович.
— Говорю, парень, — повторил Баньщиков, — пять тыщ за проводку.
Александр Иванович насобирал всего тысячу двести рублей. Долго уламывал Баньщикова и все-таки уломал.
«Ладога» пошла вниз. Порог поразил Обрядина своей мощью и злостью. Но он сразу понял: водить суда здесь можно. И еще понял: Баньщиков реки по-настоящему не знает.
Вскоре Обрядин увидел порог… голым. Это случилось в ту осень, когда строители Братской ГЭС окончательно перекрыли Ангару и началось наполнение Братского моря. Река тогда обмелела, и на пороге осталась узкая тридцатипятиметровая протока. А кругом все высохло. Порог оказался огромным диабазовым монолитом — плитой во всю ширину русла. На ней громоздились валуны. И только в одном месте, ближе к левому берегу, вода выгрызла в монолите узкий, глубокий каньон. Здесь и можно проводить суда. Вся хитрость заключалась в том, чтобы не уйти в сторону. Там гибель — камни.
Порог измерили вдоль и поперек, точно определили направление судового хода. И когда начальник строительства Усть-Илимской ГЭС спросил Обрядина, можно ли водить караваны барж через Шаманский порог, он ответил: «Можно, и не только стопятидесятитонные, но и шестисоттонные. Опыт кой-какой уже есть. И главное — люди, не боящиеся порога».
Есть у Обрядина любимое выражение: «Человек с львиным сердцем». В его устах слова эти звучат высшей похвалой. Когда я спросил, кого же он считает достойным называться «человеком с львиным сердцем», Александр Иванович ответил:
— Как вам сказать, для меня это ясно. Ну вот представьте, летчик на войне бросает машину на землю, идет на таран вражеского эшелона. Кругом ад кромешный — разрывы снарядов, пулеметные очереди. А он не выпускает штурвала, он видит эшелон, и так до самого конца. И сердце у него разорвется через миг после удара, после взрыва, после смерти.
Через миг после смерти! Какая нужна выдержка, какая преданность делу должна быть у человека с львиным сердцем.
Таких и подбирал Александр Иванович в капитаны-наставники для Братского гидротехнического участка, того самого участка, который теперь и перевозит все грузы к Толстому мысу.
Капитаном экспедиционной самоходки «Ладоги» был молодой ленинградец Владимир Савенков. Он и стал первым учеником Обрядина. Григорий Павлов, Борис Гаврилов, Илья Клыпин — всех их впервые через порог проводил Александр Иванович, испытывая «на прочность». И все-таки, когда предстоит вести большой караван, ученики просят учителя быть с ними.
В начале июля через Шаманский порог проводили земснаряд. Операцией командовал Савенков. Здесь же был и Обрядин. Все прошло без сучка и задоринки — четверть часа, и земснаряд уже ниже порога. Тогда Савенков предложил отправить вниз «пыж» из трех барж: две счаленные бортами, третья позади них.
Катер с бортовым номером «32» медленно подвел «пыж» к порогу. За штурвал стал капитан Виктор Дубровин.
Савенков стоял на носу у рубки. Баржи танцевали на волнах, и «пыж» рыскал по сторонам. Но Обрядин был спокоен — караван шел точно по стрежню каньона. И вдруг волна кинула катер в сторону. Даже Савенков — бывалый капитан — оцепенел. И люди на баржах застыли— «пыж» начало разворачивать. Еще минута-другая, и баржи врежутся в гибельные клыки камней.
Обрядин положил сильную ладонь на штурвал. Колесо, мелькая рукоятками, завертелось влево. Буксирный трос натянулся, как тетива лука. Баржи на секунду застыли, словно задумавшись, и тоже пошли влево, прочь от камней. Александр Иванович вышел на палубу и послал Савенкова в рубку:
— Там ты нужнее.
Потом сел на скамейку спиной к рубке, вытащил платок и отер пот со лба. Справа на камнях показалась баржа. Ее завел сюда в прошлом году Баньщиков.
…Мы возвращаемся с порога в сумерки. «Машенька» торопится домой. А река не хочет давать нам дороги, закрыла путь туманом.
Удивительный туман на Ангаре. Появляется он над рекой тонкими струйками, словно в распадках на берегу сидят заядлые курильщики. Потом эти струйки соединяются в низко стелющиеся ленты, а ленты сплавляются в сплошное покрывало.
Александр Иванович все поглядывает на небо, где в разрыве туманных лент горит вечерняя звезда. Но вот скрывается и она — наш небесный локатор. А «Машенька» не сбавляет бега, петляет по реке. Наконец из серой темноты выступает белый корпус «Баклана». Александр Иванович улыбается:
— Иногда и сердечный локатор срабатывает.
Взглянув вверх, я вижу у борта жену Обрядина Веру Ивановну и десятилетнюю дочь Веру, которую отец недавно привез из Ленинграда. К ним и торопился Александр Иванович.
На следующий день после поездки на порог у меня начались неприятности. «Машенька» все-таки умудрилась задеть винтом за какой-то топляк, и теперь ее надо срочно ремонтировать. Отправиться дальше я могу только на ней. Как все это некстати! От Братска пройдено всего сто восемьдесят километров — чуть больше одной десятой части пути до Стрелки. Каждый день на учете, а тут сиди сложа руки.
Брожу по берегу. Чуть поодаль замечаю сидящего на перевернутой лодке деда. Он в модном костюме: пиджак с разрезом, брюки если не дудочкой, то, во всяком случае, достаточно суженные. На ногах, стыдливо поджатых, красуются новенькие «мокасины». Заметив мое удивление, дед недовольно замечает:
— Я не картина, чо меня разглядывать, — и, смутившись собственной резкости, добавляет — Костюм-то мне не шибко по годам, да внучка вот встречаю. Это он, шельмец, и одежку и обувку прислал. Вот и сижу жду его. Скоро катер прибежит. Надо уж по всему параду, значит, его встренуть.