«Аще и подвизается кто, сказал апостол, не венчается, аще не законно подвизатися будет. Никтоже бо воин бывая, возвещает он, обязуется куплями житейскими, да воеводе угоден будет» (2 Тим. 2: 5, 4). Все, что препятствует самоотвержению и вводит в сердце молву, – купля житейская. Гневно взирает на нее Бог, – отвращается от воина, обязавшегося куплею житейскою! Потому святой апостол убеждает ученика своего к истинному духовному подвигу: “ты убо злопостражди яко добр воин Иисус Христов” (2 Тим. 2:3)»[53], – вспомнила она. Все – купля житейская. Раз в сердце молва – она, она…
Она стояла на службе и словно была и здесь, и не здесь. Пыталась слушать. Пыталась молиться. Отчаянная, мучительная служба. Когда ничего не слышишь. Когда не можешь собраться. Когда время идет, и уже Херувимская – а ты понимаешь: ты где-то не здесь. Ты где-то в молве. Но храм – это корабль. Ковчег спасения. Все-таки она здесь. Кто-то спит на корме. Кто-то поднимает паруса и вяжет реи. Она хочет к парусам. Как Артур Грэй. Но Артур Грэй был Артуром Грэем. А она – нет. Как сказал Тимка: «Кисель или кисея – все одно. Про слабаков».
Служба закончилась, и, наверное, она встала где-то не в том месте, прошла где-то не той стороной. Потому что подошла дежурная женщина по храму и сделала замечание, что такая взрослая уже девица, а ходишь в таких коротких платьицах. Лина слушала как сквозь туман, как сквозь какой-то звон в ушах. Улыбалась. Кивала. Соглашалась. И не понимала. Почему именно она? Почему именно ей? Вот, полхрама платья еще короче, чем у нее. И это взрослые тети, а не вчерашние школьницы, у которых только в эту пятницу прозвенел последний звонок. Но это не ее дело, вспомнила она. «Что тебе до того? ты иди за Мною» (Ин.21:22).
Лина взобралась в автобус. «Ветер с моря дул, ветер с моря дул, нагонял беду, нагонял беду. И сказал ты мне, и сказал ты мне, больше не приду, больше не приду…»[54] Страсти. Вздохнула она. И здесь страсти. «Видно не судьба, видно, не судьба…» «Как будто других песен нет», – отмахнулась она от назойливого мотива и вздохнула: Тим… Тим, Тимон, Тима, Тимка… Купля житейская. Снова – купля житейская…
Лина приехала, поднялась на этаж, попала наконец в квартиру и разревалась. Да. Из-за платья. Последняя соломинка, которая переломила спину верблюду. Вот только еще и думать сейчас, в чем ходить в храм. И в чем вообще теперь ходить. Потому что она привыкла, что можно всегда взять да и забежать в храм, какое-то личное событие или праздник, а теперь, значит, уже и не забежишь. Можно, конечно, как говорит бабушка, «сделать морду тяпкой» и ходить, как ни в чем ни бывало. Но это не тот выход. «Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем…» (Мф.11:29)
Лина вытерла слезы и встала, распахнула дверцу шкафа. Поискать сразу. Чтобы не метаться потом в последний момент перед службой. Где-то что-то было длинное, мама что-то покупала или шила, просто она никогда не носила. Вообще Лине, наверное, было все равно, что носить. Длинное или школьную форму, платья или джинсы. Просто обидно, что теперь постоянно будут лишние заботы и ненужные проблемы. Как и что одеть. А так – все равно. «Где наша не пропадала…» Тут столько всего успеть надо. Школа, уроки, книги, море, Тимка… Да. Опять Тимка. Купля житейская. Снова – купля житейская…
Глава 18. Про паруса, «Розу-Мимозу» и диалектику
А потом Лина посмотрела на себя, новую и незнакомую, в зеркало, – и улыбнулась.
Наверное, она поняла, почему мама всегда ходит только так. Хотя XXI век и все равно ведь нет обязательного дресс-кода, как одеваться православной маме. Но просто длинные платья – они словно вне времени и пространства. Слово какой-то другой, параллельный мир. Твоя параллельная жизнь.
Ведь в каких-нибудь таких платьях когда-то в прериях Северной Америки те стойкие и смелые женщины первых переселенцев и взнуздывали своих мустангов и закидывали ногу в стремя. И молчали. И улыбались. Просто такой характер. А солнце запекалось на губах, и колосилась бизонова трава. Очень зеленая бизонова трава.
Или именно в таком платье в каком-нибудь XVII веке какая-нибудь английская аристократка, любимая папина дочка, не отсиживалась и не пряталась тогда, когда пересекающий Атлантику парусник ее отца брали на абордаж пираты, но побежала на палубу, подняла оброненную кем-то саблю и тоже билась с командой. И платье ведь не мешало. Потому что было не до платья.