Лина подумала еще и нашла свою косынку, как всегда, куда-то брошенную, закинутую и забытую, как специально для того, чтобы потерять, и не найти в самый ответственный момент, и опоздать на Литургию. Повязала. Вот теперь ведь совсем другой вид. Такой новый, форменный, православный. «Начинается отделка щенка под капитана», – торжествующе улыбнулась она. Единство формы и содержания. Диалектика[58]. Это уже как сказал бы дедушка-атеист.
Лина вздохнула по дедушке. Верит в какой-то дарвинизм, в какую-то эволюцию. Лине было непонятно. Но антропологи, наверное, на то и антропологи, что ищут и хотят открыть то, чего нет.
«Научные ископаемые свидетельства в пользу “эволюции человека” состоят из: ископаемых останков неандертальца (много экземпляров); синантропа (несколько черепов); так называемых яванского, гейдельбергского и пилтдаунского “людей” (20 лет назад) и недавних находок в Африке (все они крайне фрагментарны) и из немногих других останков. Все ископаемые свидетельства “эволюции человека” можно уместить в ящик размером с небольшой гроб, и происходят они из далеко удаленных одна от другой местностей, при отсутствии надежных указаний хотя бы на относительный (а уж тем более “абсолютный”) возраст и без всяких указаний на то, как эти разные “люди” связаны между собой родством или происхождением»[59].
– Да, взрослый человек развивается из эмбриона; да, огромное дерево вырастает из желудя; да, возникают новые разновидности или организмы, будь то «расы» человека или породы кошек, собак и фруктовых деревьев. Но все это – не эволюция: это только изменчивость в пределах определенной разновидности или вида; она не доказывает и даже не предполагает (разве только вы уже веруете в это в силу ненаучных причин), что одна разновидность (или вид), развиваясь, становится другой, что все ныне живущие создания являются продуктом такого развития из одного или нескольких примитивных организмов.
С Серафимом Роузом все вставало на свои места: и дарвинизм, и школьные учебники, и то, что сотворил Бог человека: «Эволюция – совсем не “научный факт”, а философия». Но дедушка не слушал, как все просто и понятно может быть, и клал душу и жизнь за воинствующий атеизм.
– Линок, пойдем кушать, – крикнула мама из кухни. – И наведи потом порядок в книгах, протри пыль.
Лина поняла, что не услышала, как хлопнула входная дверь. Мама с младшими уже пришла с поздней Литургии. Начинался обычный день. Праздничный воскресный обед. Когда все в сборе, все дома. А впереди – еще столько времени до вечера и можно столько всего успеть. Мама улыбалась. Она вообще всегда была такая. Никогда не кричала и не раздражалась. Только становилась какой-то по особенному серьезной, и голос звенел тогда вдруг нотками стали, когда приходилось применять строгость.
Лина улыбнулась. Она поняла ее тайну. Одноклассницы порой ужасались и удивлялись на ее маму, что как же это скучно и печально – пять детей, сидеть дома и не работать. Но мама не скучала. Лина всегда это знала и не понимала девчонок, которые жалели ее мать. Только она никогда не задумывалась. Но сейчас поняла. В серо-зелено-карих маминых глазах, наверное, просто словно были отражены даль прерий, даль моря и православная вера… Все вместе. «Блажени не видевшии и веровавше…» (Ин. 20:29) «Блажен муж…» (Пс.1:1)
«Блажен муж…» Это Лина пошла наводить порядок в книгах, и, как обычно и водится, скоро уже сидела посреди разложенных стопок и читала, просто случайно открыв книгу, но задержавшись вдруг на заинтересовавшем месте. Только обычно она всегда больше читала другое. Про прерии. Ну, или про море. Но сегодня она почему-то взяла эту книгу. Из любимого маминого собрания сочинений Игнатия Брянчанинова. Она заглядывала иногда и раньше, но теперь почему-то зачиталась. На этой странице она никогда еще не открывала. «Совсем как про прерии книжка», – удивилась Лина. И поняла маму. Конечно, любимое собрание сочинений.
«Осенью, на пятнадцатом году жизни, Артур Грэй тайно покинул дом и проник за золотые ворота моря…» В весну, на исходе мая, Лин Кружевная попала за золотые ворота православной веры, казалось, вроде бы такой знакомой и понятной. Но, оказывается, больше моря. И ширше прерий.
Глава 19. «Блажен муж…»[60]
Поет вдохновенный Божественный певец, ударяет в звучные струны.
Когда оглушал меня шум мира, я не мог внимать ему. Теперь, в тишине уединения, начинаю прислушиваться к певцу таинственному. И звуки, и песнь его делаются мне как бы понятнее. Как бы открывается во мне новая способность, способность внимать ему и способность понимать его. Расслушиваю в звуках его новое чувство, в словах – новый смысл, дивный, дивный, как Божия премудрость.