– Так вот о чем вы молитесь, – наконец вздохнул он и вернул ей книгу.
Тимофей не понимал. Тимофей никогда не понимал, о чем и ради чего можно молиться. В жизни надо иметь силу и стойкость, а не молитвы. Но сейчас он, наверное, и сам бы так помолился: «Ны́не приступи́х аз гре́шный и обремене́нный к Тебе, Влады́це и Богу моему́; не сме́ю же взира́ти на не́бо, то́кмо молю́ся, глаго́ля: даждь ми, Го́споди, ум, да пла́чуся дел моих горько». Сейчас, когда так легко и просто обидел другого человека и не заметил. Лина уже словно забыла. Только он сам все равно ведь знает и помнит. Точно так: «Согреших, бо, Господи, согреших на небо и пред Тобою…»
А Лина не удержалась. Православная вера – она, конечно, вся об одном: «Даждь кровь и приими Дух»[19]. «Отвергнись себя…» (Мк.8:34) Но Лина любила службы в храме. А счастье – оно ведь всегда счастье. «Счастье – это как торт на блюде, одному не справиться с ним»[20].
– Тим! Приходи тоже! Приходи тоже на Литургию, – как-то неожиданно для самой себя позвала Лина. И добавила: – Ты ведь не знаешь. Когда ты сам походишь, ты все поймешь. А еще это как будто ты записан в президентский полк! – попыталась она найти какие-нибудь понятные, близкие слова.
Лина вздохнула. То же самое, что сказать кому-то, что такое море и Владивосток, если тот никогда их не видел. Слово бессильно. Слово не передает смысла, когда речь заходит о вещах, которые понимаются одним только собственным опытом. А еще словом так просто сказать все не так и все не то: «Не сочиняй себе восторгов, не приводи в движение своих нервов, не разгорячай себя пламенем вещественным, пламенем крови твоей. Жертва, благоприятная Богу, – смирение сердца, сокрушение духа. С гневом отвращается Бог от жертвы, приносимой с самонадеянностию, с гордым мнением о себе, хотя б эта жертва была всесожжением»[21]. Но Тим поймет. Тим все поймет потом сам. А пока она просто вспомнила, как папа смотрел как-то инагуарацию президента, и как там все было торжественно, и как стоял президентский полк. Как и надо ведь стоять на Херувимской, и как звучат в ней вот эти слова: «всякое ныне житейское отложим попечение…»
– Президентский полк бабушек с тяпками наперевес и девчачий батальон таких, как ты, – усмехнулся Тим.
Он знал. Все ведь знают, что в эти храмы ходят одни женщины и дураки. Которые как овцы.
– И что я там тогда потерял? – заметил он.
Лина улыбнулась. Они не бабушки. Они – жены-мироносицы. Жены-мироносицы, которые оказались когда-то мужественнее и смелее мужчин. И сейчас тоже – непонятно. Должны же все-таки всегда быть и какие-то новые Александры Невские и Димитрии Донские. А тут даже Тима нет. Когда кто-то все равно ведь есть. Несмотря ни на что.
– Не только, как ты сказал. Но еще батальон четверых, – сказала она.
– Кого? – не понял Тим.
– Это есть такой рассказ[22], – объяснила Лина. – Четверо морских десантников попали в окружение, но пробились и вышли к своим, и еще и много врагов положили. Вот такой батальон четверых. Нас мало, но мы в тельняшках. Не как некоторые, – добавила она.
– Ты на что намекаешь? – невольно заметил Тимофей.
– На тебя, – сказала Лина.
– Глупость какая-то, – услышала она ответ Тима, словно от самого сердца. Он был таким искренним, таким открытым, этот ответ, что Лина не удержалась от смеха.
– Да ну тебя, Лин, – продолжил он. – Какой-то храм, куда-то ходить…
– Не ходи, – согласилась она. – Можно подумать, я тебя силком тащу, как если бы у меня была собака и мне вести питомца гулять на поводке, а он уперся лапами и ни с места.
– Лина, – сказал Тим.
Лина кивнула. И отвернулась к морю. Но не потому, что обиделась на его зазвучавший металлом голос. Просто посмотреть на море. Веселая и беззаботная. Она никогда не понимала, как это и о чем можно дружить с мальчиками. Одно дело – погонять в футбол в общей дворовой команде, когда никто никого не знает и никого потом не помнит, и совсем другое дело – дружба. Но это был Тим. Они уже, наверное, стали словно друзья. Потому что никто и ни на кого ведь сейчас не обиделся.
– Нас потеряют, Лин, – нарушил наконец молчание Тимофей.
Лина посмотрела на корпус вдалеке. И правда ведь потеряют. Надо бежать. А потом ей пришла веселая, задорная мысль:
– Побежали наперегонки?
– Ты проиграешь, – безжалостно и прямо сказал Тим.