Уральский сказ — дело основательное, рабочее, мужское. Не удивительно, что, почитая историческую достоверность, сказ решительно отмежевывается от сказки. По свидетельству Е. Блиновой, автора книги «Тайные сказы рабочих Урала» (М. 1941), один из сказителей говорил: «Сказок я не знаю. За сказками по женскому делу обращайся, те знают». Бажов тоже избегал малейшего намека на сказочность и если вводил сказочный оборот, то для шутки или насмешки: «Жили-поживали, добра много не наживали», «И было у него, как в сказке, три сына, только дурака ни одного».
За долгую свою жизнь сказка присвоила такое богатство словесного обряда и сюжетных стандартов, что в сказе, идущем от первого лица да еще наполненном фантастическими образами, отделаться от навязчивого сказочного тона почти невозможно. Пытаться перевесить сказочную традицию может только тот писатель, для которого бытовой диалект определенного места и времени, говор людей определенного общественного слоя были и оставались бы своими, родными. А это нелегко, потому что писатель одновременно должен вполне освоить достижения современной письменной литературы.
Бажову это удалось. Он умел говорить так, как говорили уральские рабочие XIX века, думать и чувствовать так, как думали и чувствовали они.
Отмежевать сказ от сказки трудно еще и потому, что и сказу не отделаться от фантастики: Хозяйка медной горы превращается в ящерку, Великий Полоз уводит подземные богатства. Без этих традиционных образов не обойтись: они выражают социальную установку угнетенных масс. О Полозе, например, говорится: «...не любит, вишь, он, чтобы около золота обман да мошенство были, а пуще того, чтобы один человек другого утеснял». О Хозяйке медной горы: «...не любит будто она, как под ней над человеком измываются».
Бажов предолевает трудности, связанные со сказочной демонологией, двумя путями.
Во-первых, в его сказе невозможно установить, совершались ли чудеса в действительности или действующему лицу только поблазнилось, померещилось. Когда над костром запрыгала огневушка-поскакушка, «каждый, видишь, подумал: «Вот до чего на огонь загляделся! В глазах зарябило... Неведомо что померещится с устатку-то».
Во-вторых, фантастические персонажи уральското сказа — не бесплотные духи, а нечто осязаемое, материальное. У Хозяйки медной горы «коса ссиза-черная и не как у наших девок болтается, а ровно прилипла к спине. На конце ленты — не то красные, не то зеленые. Сквозь светеют и тонко этак позванивают, будто листовая медь». А Полоз является ребятам в виде старика бородача с зелеными глазами настолько материального, что «на котором месте стал, под ногами у него земля вдавилась».
Сказ неспроста окутывается тайной. Он рассказывается секретно, доверительно, только «своим». Это тайное, корпоративное произведение, предназначенное другу и направленное против врага. Сказ вдохновляет трудовой народ на борьбу с угнетателями, на борьбу со злом и несправедливостью; тайтая мудрость его драгоценнее золотого слитка.
Сказ Бажова двулик. Повествование зачастую не завершено и случайно. А вместе с тем события совершаются на отчетливом социально-историческом фоне, персонаж живет и действует в окружении истории, каждая побывальщина занимает законное место в бесконечной цепи прошедшего и последующего.
Так же двулико и сказовое слово. В нем явственно проступав вечное, незыблемое материальное ядро и временое, преходящее, иногда случайное, летучее значение.
Сказ «Две ящерки» от начала и до самого конца построен на вариациях вечных и преходянщих иноскаэательных значений понятия «соль». Начинается с того, как барин уговаривал мастеров-плавильников ехать к нему в завод, обещал веселую жизнь и хорошие доходы. Дело было в том, что мастера при варке меди испольэовали в качестве флюса соль, и этот секретный способ сулил заводчику громадные барыши. Мастера поверили барину, приехали в Гумешки, стали работать. А жить становилось хуже и хуже. Начальство лютовало, выжимало из людей последние соки. Когда же стало вовсе невмоготу, рабочие пошли к барину. Один из них, молодой Андрюха, кричит:
«— Ты про соль-то помнишь? Что бы ты без нее был?
— Как,— отвечает барин, — не помнить! Схватить этого, выпороть да посолить хорошенько!»
Другого бы забили насмерть, а Андрюху, наказавши, вернули обратно в завод — видно, умелый был мастер.
Барские холуи встретили насмешками — прозвали Соленым. Он не обиделся, а отшутился: «Солено-то мяско крепче».