Создать идеальный, совокупный, типичный образ такого рода чрезвычайно трудно.
Природу этой трудности можно понять на примере частушки. Подлинную частушку, как правило, легко отличить от частушки-имитации, от частушки, сочиненной единолично даже талантливым, чутким к народной песне поэтом.
Народная частушка от момента своего случайного создания до конечной, алмазнограненой формы проходит длинный путь стихийной редактуры, и на этом полном приключений и превращений пути она в одно и то же время и обезличивается, и выправляется, обогащается, украшается коллективным народным миросознанием.
Редкому гению по плечу равняться с безупречными образцами народного искусства. К таким редким гениям принадлежал Пушкин. Передавая Киреевскому пачку записанных песен, он сказал: «Когда-нибудь от нечего делать разберите-ка, которые поет народ и которые смастерил я сам». И тончайший знаток народного творчества Киреевский не мог разрешить эту задачу.
По поводу самого Киреевского имеется замечательный отзыв исследователя: «Подавив в себе, так рано, последние остатки индивидуальности, он стал безличен, но вместе и удивительно целен, как воплощение народной стихии. Этой стихией были всецело пропитаны его чувства и его мысли. Он обладал, беспримерным чутьем народного, сильнее всего на свете любил русский народ и все, им созданное, истину и красоту понимал только в тех формах, какие придал им русский ум; и без сомнения, и чувствовал он и мыслил по-народному и даже в самом этом добровольном обезличении невольно следовал какому-то тайному закону русского национального духа».
Если бы не слово «безличен», этот отзыв подошел бы и к Бажову. Но Бажов, обладая тончайшим чутьем реальности, скрытой под покровом коллективной фантазии, был вовсе не безличен. Он был яркой и оригинальной личностью.
Тем удивительней представляется его способность доносить народный эпос до читателя, не разбавляя его своей индивидуальностью. Удивительно, что Бажов сумел сделать уральский сказ явлением литературы, что он бережно донес бесплотный образ «первого лица» сказа до читателя.
Все зто удивительно потому, что писательская работа существенно отличается от творчества сказителя. Сказитель, как бы вольно он ни относился к материалу, как бы ни играл с сюжетом, как бы ни украшал его цветами своей фантазии, в конце концов пересказывает слышанное.
Писатель подбирается к сказу с другой стороны — через парадные врата художественной литературы. Ему приходится сообразовываться с господствующим стилем, осваивать бродяжную профессию фольклориста, изучать старину, рыться в архивах, заводить карточки редких слов и речений, словом, проводить кропотливую работу и литератора и исследователя.
В сказах Бажова мы встретились с рассказчиком особенным. Этот рассказчик — и не автор, и не главное действующее лицо, и не второстепенное. Этот рассказчик — аноним.
Аноним здесь следует понимать не в смысле загадочности, а наоборот — в смысле всеобщей, типической отчетливости характера, доведенной до такой степени сверхиндивидуальности, когда своеобразные черты кажутся случайными и ненужными.
Рассказчик в сказе, «первое лицо», выступает как анонимная типичность.
Анонимность рассказчика, дающею о себе знать лишь манерой разговорного языка, особым каноном изложения, и является, по-моему, главным признаком настоящего, чистого сказа, отличающим его от бесчисленного количества сочинений, написанных от первого лица.
Упоминать об этом приходится потому, что часто к сказу относят самые различные литературные произведения — лишь бы повествование напоминало устную речь. Так, к сказам по инерции отнесли и обыкновенный, не очень выразительный рассказ из той же «Малахитовой шкатулки», в котором дедушка Слышко плачется о своей горемычной жизни («Тяжелая витушка»).
Вряд ли надо добавлять, что образы анонимного рассказчика в сказе бывают самые различите — и величавый, былинный рассказчик Бажова так же своеобразен, как сюжеты его уральских сказов.
Примечания
1. "Первый очерк серии отделен от последнего расстоянием почти в тридцать лет, и между "Хорем и Калинычем" и "Стучит!" (1874) прошла почти вся литературная деятельность Тургенева" (Л. Гроссман, 1919). Привожу мнение маститого исследователя только для того, чтобы показать, насколько некоторые молодые ученые страшатся удалиться от первоисточника даже в словесном оформлении материала.