— Ну, а ты оживел? — вновь обратилась она ко мне.
Я кивнул головой.
— Погоди, я тебе покажу, как надо читать… Митенька, подойди сюда, прочитай что-нибудь.
Из-за стола встал худенький сероглазый мальчик, похожий на ангелочка, только без крыльев. Он быстро, совсем не боясь, подошёл к Елизавете Александровне.
— Что мне читать? — тихим, вкрадчивым голоском спросил он.
— Ну, вот это. — И Елизавета Александровна, взяв у меня книгу, подала ему.
Митя начал читать, правда, не очень бойко, но зато как-то умильно выговаривая каждое слово.
Елизавета Александровна слушала, от удовольствия даже слегка прикрыв глаза.
— Довольно, спасибо тебе, — сказала она наконец, забирая обратно книгу. Умница моя! Иди, учи слова. Ты много уже выучил?
— Я всё, что вы задали, выучил, — ответил Митя, смущённо опуская глаза. Можно, я ещё немножко, до конца столбика, выучу?
— Конечно, можно, — так и расплылась в улыбке Елизавета Александровна. Учи, родной мой. Спасибо тебе, моё утешение! — И она ласково погладила Митю по голове.
Он пошёл по комнате какой-то особенно лёгкой, танцующей походкой. Казалось, вот-вот взлетит над полом. Но он так и не взлетел, а, подойдя к своему месту, аккуратно сел на стул и начал громко учить французские слова, так громко, что его серебряный голосок выделялся из всех других.
— Слышал, как надо читать? — не без гордости сказала мне Елизавета Александровна. — Ну, да не горюй, и ты научишься. — И, не обращаясь ни к кому, добавила; — Беда, коли родители сами берутся учить детей, только дело портят.
Я невольно вспомнил, как весело учила меня мама читать. Как потом сама мне читала Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки» и как мы с ней вместе до слез хохотали над глупым Головой, над проказами кузнеца Вакулы. Что же тут было плохого? Мне стало очень обидно, но я, конечно, ничего не сказал.
Для первого раза Елизавета Александровна отпустила меня гораздо раньше других.
С какой радостью я собрал свои книжки, тетрадки и выбежал наконец на улицу!
Вот когда я как следует оценил и солнце, и воздух, и деревья. Точно из тюрьмы на белый свет вырвался. От радости не чуя под собой ног, я во весь дух пустился домой.
ЭТО ТОЛЬКО ЦВЕТОЧКИ, А ЯГОДКИ ВПЕРЕДИ
— Как Лизиха на Кольку-то заорала, чтобы он в носу не ковырял! — сказал я Серёже, когда он вернулся из школы.
— «Заорала»! — насмешливо передразнил Серёжа. — Ты только цветочки сегодня видел. Вот погоди, начнёт драть линейкой, тогда уж на ягодки поглядишь!
— А она часто дерёт?
— Да, почитай, каждый день. Это сегодня на неё почему-то добрый стих напал.
— И тебя тоже дерёт?
— А я что же, святой, что ли? — Так почему же ты дома ни маме, ни Михалычу не скажешь? Они бы ни за что ей не разрешили.
— Э-э-э, брат! — махнул рукой Сережа. — Вот отлупит она тебя, и не вздумай домой бежать жаловаться, ничего не поможет.
— Почему не поможет, нас ведь дома никогда не бьют?
— То дома, а то у неё. Ну, придёт папа или мама твоя. Лизиха сейчас такой ласковой, такой святой прикинется. Скажет: «Что вы, что вы, да ведь это я так, легонечко, шутя… Разве я могу моих малышей больно ударить? Зря они на старую бабушку жалуются. Только вас и меня понапрасну расстраивают». Ну, и разведёт турусы на колёсах, да всё таким медовым голоском. Конечно, ей и поверят, а не нам с тобой. Скажут: ленишься, учиться не хочешь, а на неё сваливаешь. Тебе же ещё и достанется. А уж к ней потом хоть на глаза не кажись. Нет, уж лучше стерпеть разок-другой, чем она потом поедом есть будет.
Я почувствовал, что Серёжа прав, что мы с ним попали в лапы отвратительной, злющей бабы-яги. Спасения нет, нужно смириться и терпеть.
— Серёжа, а кто этот Митенька, который показывал мне, как нужно читать, которого Лизиха так хвалила?
— Гадина, вот кто! — ответил Серёжа. — Подлиза, ябеда, Лизихин любимчик! Уж она с ним носится, не знает, как его и приласкать!
— Что ж, он так хорошо учится?
— Да совсем не хорошо, выставляется только. — И Серёжа, скорчив умильную рожицу, сложив губки трубочкой, заговорил, как Митенька: — «Елизавета Александровна, а можно, я ещё один стишок выучу?» Поганец! — И Серёжа с досады даже плюнул в сторону. — И ведь не выучит ничего, напишет на шпаргалку стихи, стоит за её спиной, по шпаргалке и дует.
— А если она заметит? Серёжа хитро подмигнул:
— Нет, брат, когда Митенька отвечает, она и не обернётся, чтобы его не смущать. Ему вера полная. Ему всё можно.
— А Кольке часто достаётся?
— Ещё как! Этот парень лихой. Он в прошлом году Лизихе в чай соли подсыпал. Она как хлебнёт, как рожу скорчит! Мы со смеху чуть не лопнули.
— Узнала, кто сыпал? — со страхом спросил я.
— Нет, не узнала. Всех ребят передрала, никто не выдал.
Я с облегчением вздохнул.
— Колька — славный малый, — сказал Серёжа.
На следующий день Елизавета Александровна проверила мои знания по арифметике, по письму и всем осталась очень недовольна.
— Такой здоровый малый, женить пора, а он таблицы умножения не знает! Учи, болван! — И она швырнула мне арифметику, которую я не поймал.
Книга упала на пол. Я поднял, сел на стул и принялся зубрить.
В этот же день я имел возможность увидеть, что бывает с тем, кто недостаточно хорошо усвоил заданный урок.
После перемены, во время которой мы съели завтрак, Елизавета Александровна опять уселась на своё место в конце стола, оглядела всех сидящих перед ней, как бы выбирая, с кого начать, и вдруг резко сказала:
— Николай, иди отвечать!
— Я, Елизавета Александровна, ещё не совсем готов, — отозвался Коля, вскакивая со стула.
— Не совсем готов? — тихо и как-то зловеще переспросила Лизиха. — Ну что ж, иди, а я посмотрю, над чем ты полдня просидел.
Коля одёрнул курточку, взял книжку и подошёл к Елизавете Александровне.
— Дай сюда свою грамматику!.. Отвечай коренные слова с самого начала.
— Бег, бегун, беда, — бойко начал Коля, будто читая стихи, — бедняжка, бес, бешеный, ведать… ведать… ведать…
— Ну «ведать», а дальше? — грозно спросила Лизиха.
Коля потупился, молчал.
— Не знаешь? Опять не знаешь!
— Я не помню, вот знал и забыл…
— «Забыл»! — передразнила Лизиха. — А как по улицам собак гонять, не забыл, не забыл… — И она со всего размаха ударила Колю по спине линейкой. Вот тебе, чтобы не забывал! Стой столбом вот здесь, зубри, негодяй!
Коля засопел носом, из глаз закапали слезы. И он, всхлипывая, принялся, стоя возле Лизихи, учить какие-то непонятные мне коренные слова.
За первой экзекуцией последовала вторая, третья. И всё из-за этих страшных коренных слов. Вокруг Елизаветы Александровны образовался целый кружок стоящих «столбами» и ревущих ребят. Подзатыльники и звонкие щелчки линейкой слышались всё чаще и чаще. Доставалось не только одним малышам.
— Ольга, иди отвечай! — крикнула Елизавета Александровна.
Из-за стола встала совсем взрослая девушка, с прической, а не с косами. Я принял её сначала за помощницу Елизаветы Александровны.
— Ну, дурёха, вызубрила? Отвечай наречья!
— Возле, ныне, подле, после, вчуже, въяве… — начала взрослая девица сначала громко, потом всё тише и тише.
— Не умирай, не умирай, пожалуйста, а то за попом пошлю.
— Дальше не помню, — безнадёжно призналась отвечавшая.
— Не помнишь, забыла? А с кавалерами гулять не забыла? Становись столбом!
И взрослая девушка покорно стала в кружок с малышами, горько всхлипывая и повторяя невыученный урок.
— Не реви! — приказала ей Елизавета Александровна. — Хочешь в институт поступить — учись, а не хочешь — зря время не проводи, выходи поскорее замуж!
Девушка не выдержала и, закрыв лицо книгой, заплакала ещё громче.
— У-у-у, распустила нюни, а туда же в институт собралась! Нужны там такие. Очень нужны!..