(4, 8, 7).
Вчера среди многих других сказок ему была прочитана сказка о том, как солдат варил кашу из топора. И сегодня он про себя шепчет: *- Топор еще не упрел*. Я спрашиваю: - Можно из топора кашу сварить? *- Нет, по правде нельзя. Нужно крупы скорей бежать покупать*. - А как же солдат сварил из топора? *- Не знай. Не знай сварил, не знай нет*. - А ведь они со старухой ели? *- Не знай уж как они со старухой ели. Топор никто не едят*.
(4, 8, 9).
Говорит: "Кто первый дом купит, тот наверху живет, а кто внизу живет, тот и платит". К этому прибавляет еще, что это бывает, когда дом высокий. Здесь обобщение, выведенное из отношений в нашем доме. Относительно других домов он едва ли знает, кто в них хозяин и кто "платит". Спрашивает, отчего было светло, когда мы вечером возвращались из гостей. Я: Луна светила. Он: Месяц идет и светит. Если загнешь, и он загнет. Рассказывает, как в гостях у Анатолия было две бабушки, что одна была очень старая: "старше моей бабушки, старше старухи" - "А где ты видел старуху?" - "В городе, в деревне. Вот они на базаре торгуют". Узнав, что у одного мальчика две бабушки, спрашивал, два ли у него папы.
(4, 8, 12).
Смотрит на лубок, имеющий форму желоба, и говорит: "Этой поджигой можно копыта делать. Взять и ставить в снег". "Поджигой" он вообще называет всякие остатки от рубки дров: щепы, лубок, бересту. Делал из обломков спиченых коробок елки, укреплял их на подставках. Потом расставлял на книге, изображая лес. "Выпускал" туда зайцев. Потом свалил "деревья", изображая рубку леса; переставлял елки в другое место - "на базар" - и открывал "торговлю". Рисует карандашами: - Я сейчас крашу по синему и делается зеленым. Кажется зеленым. - А чем красишь? - Желтым. Это уж всегда так бывает. Показывает мне: - Смотри, правда зеленое. Если захочу зеленым, выкрашу сначала синим, а потом зеленым (поправляется).
желтым, и будет зеленое. Когде не будет зеленого карандаша. Спрашивает: - Ты зачем в одеяло с головой прячешься? Чтоб во сне ничего не видел? - Почему же не увидишь? - Я был маленький, прятал в одеяло голову и ничего не видел. - Почему же не видел? - Спрячешь голову, голова заболит.
(4, 8, 13).
"Если бы меня не было, и на елку бы не ходили. И конфет у нас не было бы". У него и сейчас еще есть конфеты с елок. Ночью метелью закутало стоящую перед окном сосенку. Я одеваю его и пою: "Метель ей пела песенку..." Он: "Настоящая елка, она не мерзнет" и прибавляет, что если бы он был игрушечной елкой, то замерз бы. Накапав молоком на ручку ложки, говорит: "Как я намолочил ложку". Мечтая о будущем, он в последнее время выражает желание стать трубочистом, иногда - портным, рабочим. Перед этим часто изображал себя в будущем извозчиком, огородником и крестьянином-пахарем. Часто говорит и о "хождении" в школу, когда будет большим, т.е. об учительстве.
(4, 8, 14).
"В поезде ночью ходят воры. Если у кого много вещей, у того не воруют, а у кого мало вещей, у того воруют. У нас-то много вещей было, у нас и не воровали".
(4, 8, 15).
*Поче'нитый сту'л* (починенный).
Употребляет и форму *поче'нит*. Завязав ему шапку, Вера спросила: "Ну, что туго что ли я завязала?" - "Да сама уж растужилась" (=расслабилась).
(4, 8, 16).
Говорит о предстоящем фотографировании и между прочим заявляет: "Там нет никакой птички... В деревяшке этой..." "А кто тебе говорил?" - "Дядя, который снимает". В последний раз он был в фотографии в апреле 1924 года.
(4, 8, 18).
Я шутя хочу укусить ему руку, и он рассказывает Вере: "Папа мою руку запихал в рот". Я (в шутку): "Не запихал, а замял" - "Нет, запихал" - "Нет, замял". Наконец заявляет: "Будет тебе спорить. Запихал". Говорит о буравчике: "Тупой буравль". Я: "Что?" (как бы не расслышав).
- "Тебе не растолкуешь, что такое буравль".
(4, 8, 19).
Рассматривая инструменты, говорит: "У нас три долота'. Один большой доло'т". Вдруг заявляет: "У вива'рема есть змея" (в вивариуме).
Неожиданно: "Когда мы отошли далеко от фотографии, все объявили, что ко мне хотят. Одечка, Толя-Володя... Они бы тут разыгрались, избы и не вытащили". Оскабливая второй лубок: "А это как трудно оскабливать. Это, видно, не один и тот же вяз". "Помнишь в вагоне-то, один гармонил, гармонил, крышка-то и упала". Я спросил у него, сколько у нас троих щёк. Он принялся считать, глядя на Веру, а затем на меня; к своим щекам не притрагивался и не указывал на них. Потом я также спрашивал, сколько у нас ушей, глаз, рук и ног. Он каждый раз считал, но теперь уже не всегда глядел на нас, а как бы представлял себе нас. Отвечал все время верно - шесть, но даже при ответах на последние вопросы не называл сумму сразу, без счета. Считает правильно до 15 включительно.