В городском парке трава не скошена, но фонтан еще плещется. В городе несколько мемориалов. Одним из них является опаленное дерево с крестом на нем — местные жители полагают, что лес защитил их от худших последствий взрыва. Возле дерева три больших валуна, один из которых поставлен в память четырех деревень и 548 человек, эвакуированных в 1986-м, еще пятнадцать деревень с населением 3264 человека были эвакуированы в 1990-м. Еще двадцати двум деревням и 11 000 человек предстоит сменить местожительство в 1991 г. Надпись гласит: «В память деревень и человеческих судеб, сожженных радиацией возле Народичей».
Одной из самых грязных оказывается детская площадка, где уровень гамма-излучения в тринадцать — семнадцать раз превышает нормальный. Красные металлические сиденья свисают с карусели, ветер покачивает синие металлические лодочки, но никому более не позволено играть здесь.
Михаил, директор местной школы, приземист и упитан, лицо его нездорового серого цвета. Раньше в районе было 10 000 детей, рассказывает, теперь их осталось 3000. Двое из его учеников проезжают мимо на велосипедах, он останавливает их и знакомит нас. Мальчишки только что вернулись из Польши, из пионерского лагеря, им скучно, они отвечают отдельными словами, которые Михаил переводит следующим образом: «Дети посылают братский привет детям всего Соединенного Королевства». Он улыбается с гордостью и ноткой отчаяния. Я спрашиваю о том, насколько близость к Чернобылю влияет на детей. Он вздыхает и печально качает головой:
— Здесь не найдешь ни одного здорового ребенка.
Когда мы выезжаем из Народичей, Михаил с гордостью рассказывает нам об истории своего города, непринужденно перемежая повествование жуткими современными подробностями:
— Это мост через реку Уж, место самого сильного заражения.
Мы приезжаем в деревню Ноздрище, эвакуированную в прошлом году. Ни руин, ни опустошений, ни разрушений. Стройными рядами выстроились деревянные домики с крашенными краской рамами. Кругом цветы, и кузнечики порхают в пышных заросших садах. Жаркий, тихий, ласковый летний день. Однако посещавшие эту область ученые утверждают, что должно пройти 700 лет, прежде чем здесь снова можно будет жить. Трудно сказать, чему следует верить, ибо какое бы проклятье ни легло на эти деревни, оно тем более страшно, что его невозможно увидеть. Рассказывают, что именно такой должна стать земля после ядерной войны — благой, улыбающейся и мертвой.
Целый год воздействия непогоды не смог изгнать слабый запах дезинфекции из небольшого и заброшенного родильного дома. На приклеенном к стене плакате американский «шаттл» кружит вокруг Земли, а под ним единственное слово: «Нет!» Лежит инструкция по вскармливанию грудью, листы ее подточены мышами, стоит гинекологическое кресло, стеллаж с медицинскими картами, а в углу вывалившийся из рамы портрет Ленина прячется под грудой стеклянных пластинок и шприцев. Учитывая, что нам не советовали задерживаться здесь, мы идем по деревне дальше. Я замечаю две фигуры в переулке по одну сторону главной улицы. Одна из них весьма пожилая леди по имени Хима, другая — ее племянница. Химе девяносто лет, она отказалась покидать деревню. Она говорит, что после катастрофы ее пытались выселить целых пять раз, но она слишком стара и больна, чтобы переезжать на новое место. У нее осталось только одно желание — умереть в том доме, в котором она родилась, но теперь он огорожен колючей проволокой, поэтому она остается удочери. Теперь кроме этих людей в Ноздрище никто не живет.
Далее по дороге, возле деревни Новое Шарно, радиационный детектор впервые подает голос.
— Будьте внимательны, — говорит Михаил, — здесь очень высокая радиация.
Эта деревня была эвакуирована в 1986 г., сразу после взрыва и пожара, и деревенская лавка утопает в высокой траве. Внутри нее мешанина из поломанных полок, брошенных товаров, битых бутылок.
— Здесь была паника, — без всякой необходимости поясняет Вадим.
Мы проезжаем назад через Народичи, мимо домов, двери которых, как и в Новом Шарно, Ноздрище и еще сорока деревнях одного только этого района, скоро навсегда скроет трава. А всякому приезжему будут сообщать о тех опасностях и угрозах, о которых жившие здесь прежде люди узнали только тогда, когда было уже слишком поздно[12].
12
Пэлин сгущает ситуацию. Город остается населенным по сию пору. Благодаря то ли халатности, то ли бедности, а может и презрению к опасностям.