благодарности пилотов за хороший аэродром, и чертеж льдины, и рисунок бани... На
полюсе, на льдине, раздеться в обогретой палатке догола и мыться горячей водой — это ли
не наслаждение! Первая запись о бане сделана 30 апреля.
Баню придумал Михаил Комаров. Он значился тут механиком и комендантом аэродрома,
но за его плечами была богатая событиями, героическая жизнь. Опытнейший летчик,
участник войны, раненый, с осколками в ноге. Мог бы сидеть дома да греть поясницу, но
разве это жизнь для такого человека! Это был увлеченный, упоенный искатель
нерешенных задач, «арктический Кулибин», который наслаждался, находя решение. Сомов
не ошибся в нем, умел подбирать людей. Чуть что — и обращался к Комарову: «Миша,
подумай...» И Комаров думал ночь, думал день. А потом, не имея ни станка, ни настоящего
материала, делал из старых газовых баллонов или из жестяных коробок от пельменей
нужное приспособление.
Сомов и сам любил мастерить. Еще в 1946 году на ледоколе «Северный полюс», где
Сомов был заместителем начальника экспедиции по научной работе, он активно
участвовал в создании и испытаниях гидростатического мареографа для получения
сведений о колебании уровня моря, покрытого дрейфующим льдом. На ледоколе был
построен оригинальный тип мареографа, допускавший возможность работы с борта судна,
несмотря на его снос при дрейфе. Не сюда ли протянулась ниточка мыслей от наблюдений
Сомова за щепками на воде, о которых мы упоминали выше? Этот мареограф встретится
нам и в Антарктиде: в дневнике Первой Советской антарктической экспедиции 20—22
ноября сделана запись: «На припае у мыса Хмары М. М. Сомовым с помощью мареографа
осуществлены наблюдения над приливно-отливными явлениями».
Вместе с Комаровым Сомов на льдине сконструировал и построил дрейфограф —
автоматический прибор для непрерывной регистрации направления и скорости дрейфа
льдины. Правда, он не вполне удался и требовал доработки.
Годичный дрейф — впервые... Сколько еще нерешенных технических задач, сколько
приборов и устройств недостает и существует только в мечте, мыслях, в изобретательных
головах! Парторг СП-2 М. М. Никитин, вспоминая о дрейфе, рассказывает, что Сомов
призывал всех участников дрейфа активно заняться созданием новых устройств,
рационализацией процессов научных наблюдений. Была введена книга
рационализаторских предложений; на производственных совещаниях и в научных группах
Михаил Михайлович не уставал говорить о важности движения рационализаторов,
поощрял наиболее активных.
И вторую важную черту начальника станции отмечает Никитин: он превратил в
непреложный закон взаимную помощь и поддержку, о которой заговорили коммунисты.
Свободного времени па льдине почти ни у кого не оставалось, зато научная программа, как
правило, перевыполнялась.
Чем он их так покорил, этот Сомов? Откуда взялся у него непререкаемый авторитет?
Почему все его распоряжения выполнялись с такой готовностью? Молсет быть, он
завораживал своей железной волей, какой-то особой осанкой? Нет, все было много проще
и много сложнее.
Люди разных характеров и привычек, они прожили этот трудный год без мало-мальски
серьезных конфликтов. Были бескорыстно увлечены, захвачены делом, понимали смысл
своей работы. И все же есть основание думать, что 'превратиться в единую сплоченную
семью им помогла также и личность начальника экспедиции.
Сомову было 42 года, арктическое воспитание сам он получал уже добрый десяток лет.
Опыт помогал многое предвидеть, — товарищи это ценили.
Распоряжения Сомова были всегда обдуманны, основательно мотивированы. Хорошо
развитое чувство ответственности оказалось заразительным. Нормы, по которым он
спрашивал с других, он относил к себе самому в первую очередь.
В подобной экспедиции — уйма тяжелых работ. Одна подготовка аэродрома чего стоит!
Но при этом остается в силе главное: каждый ежедневно выполняет свои личные
обязанности по своей прямой специальности согласно научной программе. В том числе,
конечно, и океанолог Сомов. Однако в нужных случаях он и грузы возит, и расчищает
аэродром, работая «в должности бульдозера». Бьет на совесть? А почему нет! Сам-то
живет по совести. Люди, ощущая к себе доверие и уважение, платят взаимностью.
Полюбили его, конечно, и за его человеческие свойства: природную деликатность,
чуткость, доброту. И вместе с тем за живой юмор, острую наблюдательность, склонность к
шутке, без чего в Арктике жить просто немыслимо.
Естественно, что главным делом исследователей были сами исследования. Все они
проводились в обстановке тяжелой, необычной, но всегда в точно положенное время. Вот
как рассказывает Сомов о работе группы океанологов, куда кроме него входили Никитин и
аспирант Гудкович:
«Лунку в палатке мы приготовили не спеша и со всей тщательностью. Ледяной пол
застелили досками, соорудили специальную стойку для батометров и термометров,
установили маленький столик с сиденьем для записывания результатов наблюдения,
наладили в палатке газовую плитку от баллона, установленного снаружи...
Методы наших океанографических наблюдений теперь, возможно, покажутся довольно
примитивными. У нас, например, еще не было эхолота для мгновенного и непрерывного
измерения глубин. Но измерения эти проводились нами с высокой точностью при помощи
глубоководной лебедки конструкции Ю. Алексеева. Эта лебедка мгновенно автоматически
останавливалась, как только груз, подвешенный на конце сматывающегося с лебедки
троса, касался дна. Счетчик длины вытравленного троса фиксировал глубину океана.
Длина троса на лебедке позволяла измерять глубину океана свыше 5000 метров.
Регулярно выполнялись так называемые океанографические станции, от поверхности до
дна. На стандартных горизонтах, установленных для их станций, измерялась температура
воды с точностью до сотой градуса, брались пробы воды для последующего анализа на
содержание в ней хлора, кислорода и ряда других элементов. Измерялись скорость и
направление течения на основных горизонтах, измерялась глубина океана. Доставали
пробу грунта с помощью специальной грунтовой трубки, глубоко врезающейся в дно. В
некоторых случаях производилось траление специальным небольшим тралом,
приносящим со дна на поверхность образцы грунта и животного и растительного миров.
Специальными, так называемыми планктонными, сетками с мелкой, строго определенной
стандартной ячеей производились погоризонтные обловы всей толщи океанской воды.
Все собранные животные и растительные образцы, равно как и некоторые химические
пробы, сразу же фиксировались соответствующими реактивами, затем упаковывались и
при первой возможности отправлялись на самолетах в Ленинград».
Таков был труд исследователей на «плавучей лаборатории». Но помимо этого начальник
должен был знать ежедневно состояние льдины, обходить ее и осматривать. На 'случай
разлома в лагере на льду всегда стояли готовые к плаванию два накаченных воздухом
клипербота, каждый из которых вмещал 4—5 человек. Двое специальных нарт были
укомплектованы закрытым брезентом и надежно увязанным аварийным запасом
снаряжения, способным обеспечить жизнь на льду в течение 10—20 суток для всех 16
человек.
А в личных рюкзаках каждого участника дрейфа лежал минимальный запас самых
необходимых в походе вещей: пара теплого белья, шерстяные носки и портянки, ножик, по
две банки сгущенного какао и мясных консервов, галеты, спички, табак и бутылка коньяку.
Аварийные рюкзаки хранились снаружи у палаток, на льду.