На случай разлома льдины было составлено тщательно продуманное аварийное
расписание, которое устанавливало очередность спасения имущества. В первую очередь,
конечно,— основной радиостанции и собранных материалов научных наблюдений, потом
наиболее ценного научного оборудования и продовольствия.
Все обдумано, спланировано, расписано. Но бывают неожиданности. На лагерь напал
голодный белый медведь. Стояла пурга, все сидели в палатках. Из своей палатки
высунулся Саша Дмитриев — и ахнул, нырнув обратно: в двух шагах поднимался на
задние лапы сам «хозяин Арктики»... Зверя успел заметить бывалый полярник Василий
Канаки, чей карабин всегда сверкал чистотой и стоял заряженным у входа. Метким
выстрелом он уложил медведя, чем спас товарища: двойной матерчатый слой палатки
мало что значил бы для могучей медвежьей лапы.
По следам медведя обнаружили, что он долго ходил между палатками ло всему лагерю.
Вот те на! Бдительность следовало повысить. Подумав, начальник станции издал приказ о
том, что шкура медведя достается тому, кто его первым увидит. Именно такого правила
придерживались местные жители Арктики. Но главной задачей было все же не губить
этих красавцев и по возможности не нарушать их привычной жизни. Медведи приходили
на станцию восемь раз. Когда визиты их были безобидными, их просто отгоняли.
С таянием льдов появились снежницы, целые озера воды. Ходить можно было теперь
только в резиновых сапогах. Комаров нашел выход. Он создал особый бур, с помощью
которого сверлил посередине снежниц отверстия и талая вода уходила через них в океан.
Льдина хоть отчасти «просохла».
12 июля 1950 года на льдине случилось несчастье: сгорела радиопалатка. В тот день
дежурил Михаил Погребников, вот его запись в «Вахтенном журнале»:
«...В 11 часов 02 минуты московского времени в лагере вспыхнул пожар. Горела палатка
радистов. На крик радиста Щетинина сбежались люди и начали тушить огонь. Черпая воду
ведрами из соседнего озерка, люди, не помня себя, лили воду в море огня, а огонь рвал и
метал, пожирая на глазах все, что могло и не могло гореть. Взорвался на движке бачок с
бензином, струя огня высотой около четырех метров с шипением ударила вверх и там
растаяла. Нужно было во что бы то ни стало спасти материалы наблюдений и документы.
Охваченные огнем чемоданы с документами были выхвачены из горящей палатки и
залиты водой.
Все это произошло в течение 5—6 минут. Палатка сгорела, как факел. Подоспевшие с
аэродрома люди помогли залить дымящиеся остатки одежды и спальных
принадлежностей. Радиостанцию спасти не удалось.
Вот она, черная, обгорелая и безмолвная, стоит на обуглившемся столе. Люди стоят тут
же, окружив ее и понуро опустив головы. Не слышно веселых острых шуток, людского
гомона: каждый близко принял к сердцу этот удар. Удар пришелся в самый
чувствительный нерв нашего лагеря: мы немы, хотя и слышим весь мир.
М. М. Сомов отдал распоряжение собрать новый передатчик. К сборке передатчика
приступили К. М. Курко, В. Г. Канаки и М. С. Комаров».
Надо ли говорить, что пережил Сомов? Он работал на аэродроме, когда вдали над
льдиной взвился фонтан огня. Добежав, вначале убедился: люди живы. Выяснил, кто
выхватил из огня чемодан с материалами, — из записи в журнале это было не ясно.
Оказалось — сам Погребников, скромный человек.
Собрать новый передатчик... Но из чего? Сохранилась аварийная радиостанция,
предназначенная для подачи сигнала SOS, один радиоприемник да передатчики
радиозонда. Почти двое суток Курко, Канаки и Комаров не отходили от рабочего стола, на
котором создавался передатчик. Без подключения аэрологической техники их сигналы не
были слышны, слишком далеко от берегов находилась льдина. Сомов, осунувшийся,
молчаливый, подходил, смотрел и уходил. Без передатчика кто найдет их в ледяной
пустыне!
Связь была установлена. Смонтированную из остатков старого передатчика собственную
схему Курко назвал «головешкой» и работал на ней даже тогда, когда летчики привезли
новую радиостанцию.
О причине пожара можно было догадаться. В связи с нехваткой бутан-пропана стали
пользоваться керогазами. В керосин могла попасть капля воды, получилась вспышка.
Щетинин, выйдя из палатки, чтобы прокопать канавки и отвести воду, оставил керогаз
непогашенным.
Человек раскрывается в испытаниях. Хорошо знали Сомова полярные летчики, работа
которых давала возможность проверять друг друга отнюдь не на словах. За глаза его
называли Мих-Мих. Штурман Валентин Иванович Аккуратов в своих воспоминаниях о
Сомове рассказывает об одном драматическом эпизоде, в котором характер Михаила
Михайловича проявился очень рельефно:
«В течение почти десяти лет мы бороздили с ним небеса над морями Арктики, вместе
искали льдину под научную станцию «Северный полюс-2». Я не раз прилетал к нему в
лагерь в долгую полярную ночь, а потом .вместе эвакуировали, снимали экспедицию с
искореженной сжатиями льдины. Всегда спокойный, полный энергии, без аффектации
показного мужества, он удивлял нас, летчиков, своей смелостью, неутомимостью и
фанатичной преданностью своему нелегкому делу. Товарищи по работе любили и уважали
его. А мы, летчики, избалованные вниманием и хорошим отношением к нам полярников,
готовы были Мих-Миха за его мужество и искренность носить на руках. Каждый полет к
НЕМУ на льдину мы считали праздником. С течением времени наша вера в него не только
оправдалась, но и неизмеримо возросла.
Однажды под 7 ноября, когда полярная ночь надолго опустилась над лагерем СП-2, мы с
летчиком Орловым Г. К. на американском самолете СИ-47 выполняли свой последний
полет по снабжению станции. На борту машины в качестве инструктора в составе экипажа
был Герой Советского Союза М. В. Водопьянов. Он уже не управлял самолетом, но как
наставник с колоссальным опытом арктических полетов был крайне для нас полезен.
Во время разгрузки самолета льдину неожиданно разломало пополам. Надо было
немедленно уходить. Размеры аэродрома угрожающе, почти вдвое, уменьшились, но
задержаться — значило потерять машину. Взлет происходил поспешно, так как вода
подступала к колесам самолета и торосы дыбились уже рядом.
Комендант аэродрома полярный летчик Михаил Комаров отчаянно махал стартовым
флажком, показывая направление немедленного взлета. В черной ночи полоса взлета,
выхваченная лучами самолетных прожекторов, показалась мне крайне малой. Но машина,
взревев моторами, уже мчалась на взлет.
— Ветер, ветер в хвост! Форсаж! — закричал пилотам Водопьянов.
Прямо на нас, искрясь в свете фар изломами, бешено наползали торосы. Орлов вырвал
машину, но, не набрав еще достаточной взлетной скорости, она закачалась. Перепрыгнув
через первую гряду вздыбленного льда, самолет зацепился левым крылом за следующую и
с диким воем и грохотом упал на лед, по пути рассыпаясь на части. Через разлом в
фюзеляже меня выбросило в глубокий снег, и на какое-то мгновение я потерял сознание...
Оба пилота, Г. Орлов и Б. Осипов, залитые кровью, в бессознательном состоянии
полулежали на свих сиденьях, а между ними на полу лежал бортмеханик Н. Коровин.
Вытащив их на лед, мы с бортрадистом Наместниковым положили их на спальные
мешки, а Осипов, шатаясь, вышел сам...
В фюзеляже за ящиками я увидел Водопьянова. Голова его, от виска к виску, через весь
лоб зияла раскрытой раной. Он был без сознания, но дышал. С помощью Осипова я
вытащил его и положил рядом с Коровиным и Орловым.
Бинтами из выброшенной на лед аптечки туго перевязали Водопьянову голову, закрыли от