Первым полетел Миша. На узенькой багажной полке вообще было трудно удержаться, а когда вагонишко затрясся и запрыгал, мы, задремавшие было, вовсе лишились всякой опоры и как знаменитое ньютоновское яблоко ссыпались на пол, нисколько не ушиблись и, развеселившись, враз согрелись. А тут на остановке в вагон с гомоном, смехом, топотом ввалилась ватага бойких женщин, как скоро выяснилось, работниц Ахтарского рыбозавода, до Ахтарской оказалось езды всего два перегона и мы с Мишей обрадовались этому сообщению так, будто прибывали не в районный городок, а невесть куда.
…— Но все это, конечно, ерунда. Ну, позябли, свалились с полки, с кем не бывает, правда? — обратился я к своим архангельским спутникам. — А вот когда нам дали на обратную дорогу петуха…
В Приморско-Ахтарской нас определили на постой к Лебеденкам, к деду Павлу да тетке Ульяне.
Хатка у них была чистенькая, с маленькими веселыми окошками, крашеными полами, но промерзала к утру не хуже того задрипанного вагона. Впрочем, она согревалась очень стремительно всего от пары-тройки охапок соломы.
Дед Павел был тощенький, угрюменький, застенчивый, как говорят — пришибленный жизнью, годами. Впрочем, думается, его пришибло не столько этими двумя обстоятельствами, сколько непререкаемой властью супруги — толстой, громогласной тетки, с обвисшими пудовыми грудями.
— Та шо вы, скаженные! — поутру начинала она кричать истошным голосом во дворе на поросенка, козу и "курей". — Та тю на вас! Объилы нас с дидом дочиста!
— Анфиса Петровна, Анфиса Петровна! — минуту спустя уже сладким голосом кричала она своей соседке. — Чи не бачили вы, будуть нынче в райторге крупу отоварювать? Будуть? Ото я дывлюсь, куда то старая Гончариха чуть свит с сумкой подалась.
А дед в это время знай помалкивал на кухне, то и дело подсовывая в печь жарко схватывающиеся там огнем пучки соломы.
Старики были милые, занятные, очень жаль, что мы так мало "погостювали" у них: пару дней до отъезда в колхоз, пока за нами не прикатила легкая рессорная бедарка, запряженная резвыми вороными конями, да пару суток по возвращении из колхоза, пока мы с Мишей бродили по приморским улицам станицы и однажды ездили на розвальнях, посмотреть, как идет подледный лов судака.
В день отъезда мы долго были на рыбозаводе, и рыбачки, работавшие там на сортировке и укладке в ящики судака, узнав, что пришли московские корреспонденты, дружно накрасили губы. А были они в теплых шалях, в брезентовых да резиновых куртках, напяленных поверх ватников. В лабазах, где они работали, стояла такая же стужа, как в том вагоне, в котором мы с Мишей прибыли в станицу.
До нашего отъезда оставалось минут сорок, когда мы вернулись в хату Лебеденок, чтобы расплатиться и распрощаться с этими милыми стариками.
— О, ось воны и явились! — зло и радостно закричала тетка Ульяна, как только мы вошли во двор. Я ж говорила, шо то за народ с Москвы. Воны ж гаки непрактычни, таки непрактычни!
— А в чем дело, тетя Ульяна? — с тревогой спросил я, не чувствуя за собой никакой вины и в то же время поддаваясь беспокойству, исходившему от истошного вопля нашей доброй хозяйки.
— Вони ще спрашивають! — отчаянно всплеснула она руками. — Вони ще спрашивають! Та до вас тут приходив человик с райторга и прынис вам на дорогу продуктив! — вскричала она еще яростнее.
— Очень хорошо, — благодушно сказал Миша.
— Хлиба буханку, — продолжала орать тетка Ульяна, — кулек конхветов та ще й петуха.
— Ну и отлично, — сказал Миша.
Тут тетка Ульяна подбоченилась и, склонив голову набок, саркастически посмотрела сперва на Мишу, потом на меня.
— Гляньте, люды добри! — вновь торжествующе закричала она. — Старый, иди и ты подивись на тих московських! — возопила она, обращаясь к двери.
Дед Павел не спеша вышел на порог и, прищурясь, виновато улыбаясь, стал смотреть на нас. И, должно быть, не увидев ничего удивительного, тихо и ласково обратился к супруге:
— Шо ж ты орешь, Ульяна?
— А як же воны будуть исты того петуха? Воно ж живое существо! Я ж хотила приризать та сварить, а старый балакае: может, воны его живым в Москву повезуть? — вне себя кричала тетка Ульяна. — Берите, тю на вас да и на тот райторг. — И с этими словами перстом императрицы она указала на петуха, привязанного за ногу к забору.