— Здравствуйте, хозяйка, — сказал Тимофей Сазонович жене бригадира, — принимайте гостей из Франции. Они очень интересуются нашей колхозной жизнью.
— Пожалуйста, милости просим, сядайте, — ответила бригадирова женка и поклонилась, а потом с достоинством, хотя и ласково поглядела на непрошеных гостей.
Француженки загомонили, стали заглядывать туда-сюда, в одну комнату, в другую. Какая в горке посуда? На чем спят хозяева дома? Это была что-то вроде санитарной инспекции. Но как бы она, эта иностранная комиссия, ни была придирчива, в хате бригадира Михалевича царил идеальный порядок, и француженки хором воскликнули:
— О, у вас, наверное, есть дочь! Так чисто!
Горбунов, сняв шляпу, сидя на лавке, вытирал лоб платком и весело поглядывал то на хозяйку, то на гостей. Как только он представил хозяйке француженок, так и помалкивал, весело, хитровато, по-мужичьи поглядывая на гостей.
Пока француженки сновали по хате, хозяйка стояла, скрестив на груди руки, прислонясь плечом к печке. Печь была так побелена, что слепило в глазах, так она сияла, озаряя своей белизной всю хату, а над шестком полоской синели лютики-цветочки, старательно выведенные не очень-то, видно, умелой, однако чрезвычайно, должно быть, прилежной рукой хозяйки. Чуть улыбнувшись, не спеша, словно разговаривая с соседкой у колодца, хозяйка ответила:
— Верно. Угадали. Учительница моя дочь. — И с этими словами подойдя к окошку, широким, вольным жестом руки показала: — Вон ее школа на горе стоит.
Француженки с жаром заговорили, обращаясь к переводчице, и та, выслушав их, сказала хозяйке:
— Ответьте, пожалуйста, как вы живете сейчас? До войны вы жили лучше?
"Ну-ка, хозяйка, расскажи, не стесняйся", — как бы говорил, подбадривая бригадирову женку, веселый, хитрый взгляд Тимофея Сазоновича. Встретившись со мною глазами, он кивнул: послушай, мол, сейчас она выдаст им по-нашему, по-белорусски, по-народному.
Хозяйка помедлила с ответом. Вышла в сени, принесла, легко, беззвучно поставила на стол большую крынку молока, потом, не торопясь, нарезала, прижимая к груди буханку хлеба, большие, щедрые ломти и, разливая молоко в стаканы, словно забыв о том, что хотели узнать у нее досужие гостьи, сказала:
— Откушайте.
И уж только тогда, когда француженки взялись за хлеб да за стаканы с молоком, проговорила, как бы между прочим, как бы невзначай:
— А насчет жизни, так я думаю, что во Франции тоже до войны лучше жили, — и вопросительно поглядела на гостей.
"Ну, видал дипломата?" — ликовал обращенный ко мне горбуновский взгляд.
Должен сказать, что, кроме нас с Мишей, никто, разумеется, не знал, что на лавке, уперевшись руками в широко расставленные колени, сидит второй секретарь ЦК Белорусской компартии. Ни хозяйка не знала, ни француженки, ни переводчица. Сидит и сидит человек, никому не мешает, дружелюбно поглядывает то на того, то на другого, всем приятельски улыбается. Что за человек? Хороший с виду человек. Ну и пускай сидит себе да улыбается.
— Что, что она сказала? — спрашивали меж тем француженки у переводчицы.
Та, оборачиваясь направо-налево, перевела им слова крестьянки.
Француженки согласно, удовлетворенно закивали:
— О, да, да!..
— Вот именно, — с прежней своей хитроватой мужицкой улыбкой проговорил Тимофей Сазонович.
А француженки продолжали атаковать хозяйку хаты:
— Сколько колхозники имеют усадебной земли?
— Как управляется колхоз?
— Председатель колхоза получает больше, чем все остальные колхозники?
Тимофей Сазонович подбадривающе щурился на хозяйку. Ну, ну, не робей, — как бы говорил его взгляд, — рассказывай, как все на самом деле.
И бригадирова женка принялась им обстоятельно объяснять, да так разошлась, особенно когда вспомнила о довоенной колхозной жизни, что ни прервать, ни остановить хотя бы на мгновение ее красноречие было уже невозможно. Да ее никто и не собирался останавливать. Переводчица едва успевала за бригадировой женкой, а француженки, да и я вместе с ними, знай строчили в свои блокноты.
А колхоз действительно был хорош. Он и тогда, в тот трудный послевоенный год, уже выглядел довольно крепким общественным хозяйством, а перед войной, как рассказала нам Михалевичиха, лучше "Нового шляха" и в помине ничего нигде не было. Да посудите сами: вдоволь общественного хлеба, скота, машин. У каждого колхозника своих по две коровы, по десятку-дюжине овец, пасеки, птица всякая. Сам Михаил Иванович Калинин приезжал в гости к колхозникам "Нового шляха". Михалевичиха помнила, приезжал он летом, на троицу, и встречать его вышли всей деревней. Впереди шли гармонист и скрипач, без перерыва игравшие веселую музыку, а за ними, табуном, шли девки с букетами цветов. "Ну, что, — спросил Михаил Иванович, — как живете?" — "Хорошо", — ответили колхозники. "А сколько с гектара ржи собираете?" — "По восемьдесят пудов". — "Мало, — сказал Михаил Иванович. — Надо по сто". — "Добьемся!" — воодушевленно закричали молодые. Но Михаил Иванович в ответ им такие слова сказал: "А вы погодите. Дайте старики скажут. Они настоящие-то хлеборобы". Ну, старики, как Михаил Иванович похвалил их, петухами стали глядеть, только бороды знай оглаживают. Рады.