— У нас в клинике разные болезни, — рассказывал Евгений Витольдович. — Вот посмотрите, полюбуйтесь на этого паренька, — кивнул он в сторону окна, за которым не спеша прогуливался юноша в больничном халате, подпоясанном, на манер извозчичьего армяка, бинтом. На ногах у паренька были шлепанцы без задников.
— У него так завернулись кишки, — продолжал профессор, — что пришлось удалить две трети тонкого кишечника, и он жив, наш милый мальчик, вот, пожалуйста, уже ходит, и я скоро выпишу его.
Профессор Корчиц был воистину счастливым кладом для репортера. И репортер спешил, суетливо записывал все, что рассказывал профессор, боясь пропустить хотя бы одно слово. Надо сказать, что этот репортер лишь сейчас, к старости, и то при помощи журналов "Здоровье", "Наука и жизнь", "Знание — сила" и некоторых собственных наблюдений кое-как, через пень колоду, поднаторел в области медицины, его теперь, разумеется, сразу голыми руками не возьмешь, на мякине не проведешь, особенно если вопрос касается гипертонии, стенокардии, валидола, нитроглицерина и горчичников, но тогда, он даже в этом деле ни черта не смыслил, был самым дремучим профаном, Митрофанушкой, а тут такой фарт подвалил, только успевай, не зевай, знай записывай в свой блокнот, смотри только не переври что-нибудь в этих удивительных рассказах профессора.
Надо же такое: три операции на сердце, и все три пациента живы-здоровы!
Первую сердечную операцию профессор сделал 13 февраля 1927 года. В этот же день в Париже известный хирург Ленорман тоже зашивал сердце, и его больной остался на столе: сердце вырвалось из рук Ленормана.
— Когда сердце сожмешь в ладони, — не спеша рассказывал Евгений Витольдович, — оно так забьется, что вот-вот выпорхнет. И чем больше сжимаешь, тем сильнее оно бьется, а когда вводишь иглу — просто нет сил удержать его. Но я говорю ему: "Стой!.."
Позднее, в репортаже, посвященном этому мудрому белорусскому кудеснику, я писал, захлебываясь от восторга: "Насколько совершенна его работа, можно судить хотя бы по тому, что на многие операции профессором установлен точный расчет времени, движений рук, размер разреза. Этим методом оперируется зоб, удаляется желудок. Зоб оперируют в течение восьми минут. Операция на сердце длится две минуты. Об этом трудно писать без волнения. Ни секунды больше. Иначе наступает смерть. Впрочем, профессор Корчиц оперировал сердце за минуту и сорок пять секунд.
Вдумайтесь, что можно сделать за это время, — с пафосом восклицал я, еще не ведая, какие жуткие грозовые тучи сгущаются над моей бедово-бесшабашной головой. — В течение мгновений он успевает подержать в руке бьющееся человеческое сердце. Да, сердце вынимают из грудной клетки, из мешочка, и держат в руках, — тараторил я с апломбом крупного медицинского специалиста. — В 1946 году в Минске Корчиц впервые в мировой практике зашил левое сердечное ушко. Это была его третья операция".
Я и сейчас, поднаторев в медицине, не могу сказать, есть ли у сердца левое ушко, и сколько вообще у него этих ушек, а тогда и подавно ничего не знал и сообщил читателям лишь то, что в свою очередь сообщил мне глубокоуважаемый профессор. О, каким уважением проникся я тогда к нему! Впрочем, это уважение к Евгению Витольдовичу Корчицу не заглохло, не потухло во мне и по сей день. Я и по сей день с величайшим благоговением вспоминаю эту нашу душевную беседу.
Но вернемся к третьей операции, которая, как рассказал мне Евгений Витольдович, а я — читателям нашего еженедельника, длилась всего лишь минуту и сорок пять секунд. Надо сказать, что все три операции были, как их называют, неплановые, срочные, когда человеческая жизнь исчисляется мгновениями, держится на волоске. Все три пациента Евгения Витольдовича были ранены в сердце, и не было времени даже на то, чтобы их перевезти, а последнего даже перенести на несколько шагов с улицы за дверь в вестибюль, из которого он только что, закончив работу, вышел в полночь и упал на ступеньки с торчащим под лопаткой финским ножом.
Дальше события разворачивались с колоссальной кинематографической быстротой. Телефонный звонок в клинику, и вот профессор Корчиц, поднятый этим тревожным звонком с постели, как был в пижаме, лишь накинув на плечи пальто, схватив саквояж с инструментом, даже не успев зашнуровать ботинки, мчится на "виллисе" к месту трагедии.
И вот ярко освещенный подъезд министерства, умирающий на ступеньках человек. Профессор, выскочив из машины, на ходу сбрасывает пальто, засучивает рукава, распахивает саквояж, приказывает облить руки йодом и — спешит, спешит пробраться к сердцу. Надрез кожного покрова, руками ломает ребра, и вот оно, раненое сердце, и вот они, эти минута и сорок пять секунд. И лишь когда по истечении этих секунд сердце вновь на прежнем своем месте, Евгений Витольдович разрешает перенести раненого в вестибюль. Теперь уже легче. Можно передохнуть, забинтовать человека и отправить в уже стоящей возле подъезда "скорой помощи" в клинику.