— Найдут. В котелках сварят. Нашему солдату только дай что сварить, а в чем варить, он враз сообразит. — Старшина обернулся к взводным, прохрипел: — Давайте, товарищи командиры, присылайте людей. У меня время не ждет, обратно надо торопиться.
— Где голос потерял? — спросил Терентьев, когда офицеры, толпясь и подталкивая друг друга в дверях, покинули комнату.
— Много, видно, на лошадей да на ездовых орал, вот и осип, — признался Гриценко. И тут же беспечно заверил: — Пройдет, на то я и старшина. — И пристально посмотрел на Валерку.
Тот сразу понял его взгляд и обиженно отозвался:
— Как же, накормишь его! Он все сухари и всю мою водку роздал.
— Вот растяпа! — всплеснул руками Гриценко. — Я тебя как учил? Хоть у черта на рогах…
— И еще добавь, — сказал Терентьев, — что тебе будет, если ты не найдешь противогаз.
— А, это пустое, товарищ командир, — заступился за Валерку старшина. — Осмелюсь доложить, противогаз мы найдем, В бою их до чертовой матери наберется, этих противогазов.
— Да я уж и говорил, — сказал ему Валерка.
Старшина по-отечески похлопал ординарца по спине и направился к выходу.
Валерка, воспрянув духом, с благодарностью посмотрел вслед своему наставнику.
Противогаз они, как и обещал Валерка командиру, добыли в первом же бою, через неделю.
— Пошевеливайтесь, пошевеливайтесь, — ворчит старшина Гриценко на телефонистов и разведчиков. — Никак проснуться не можете. Ползаете возле кухни, словно воши, а мне надо успеть еще целую роту накормить.
Старшина говорил неправду. Он уже накормил и артиллеристов, и минометчиков, и теперь оставалось раздать завтрак лишь четырем пулеметным взводам да петеэровцам, рассредоточенным с их длинными ружьями между пулеметчиками по всему переднему краю, занимаемому ротой. К тому же, если учесть, что во взводах, стоявших отдельными гарнизонами по высоткам, насчитывалось всего по десять — двенадцать человек, то, стало быть, накормить их для старшины не стоило никакого труда.
Но вот налили последнюю кружку чаю, захлопнули, завинтили крышки кухонь, ездовые разобрали вожжи, повара вскочили рядом с ними на облучки, старшина и каптенармус поспешно повалились животами на тронувшуюся повозку, и повозка, запряженная парой гнедых ротных ветеранов, управляемых самым вежливым в батальоне солдатом, а следом за ней обе одноконные кухни покатили со двора и скрылись в сумраке предутреннего часа.
Капитан Терентьев постоял в опустевшем дворе, послушал стук удаляющихся колес, и этот безобидно-мирный стук в тишине взволновал его, и он ясно, отчетливо вспомнил, как мальчишкой, точно в такие же свежие, предвещающие большой солнечный день, несущие для тебя предчувствие необыкновенного, светлого праздника, утра любил возить на просыхающие поля навоз, шибко катить оттуда, с полей, порожняком по мягкому проселку, подпрыгивая, и сладко трясясь на дощечке, положенной поперек телеги, вымазанной и пропахшей коровьим навозом и прелой соломой.
О, какими счастливыми, ни с чем не сравнимыми были эти весенние времена с душисто и густо парящей землей, с высоким теплым небом, мягким ветерком и победным звоном жаворонка над Володиной головой. В такие дни как бы обновлялось все его существо от макушки до пяток, прибывало силы, беспредельной и беспечной веры в то, что всем его желаниям легко сбыться, что все будет хорошо, отлично, и он очень много успеет сделать столь же необыкновенного, радостного, удивительного и доброго на земле.
Так было с ним каждую весну, Такое ощущение охватило его и сейчас, в это раннее утро последнего военного апреля, когда всем уже ясно, что до полного разгрома врага осталась очень немного, быть может, всего несколько дней, что победа, к которой так трудно и долго шли, совсем рядом.
Давно смолк, растаял в тумане стук колес, и как бы на смену ему, чтобы вернуть Терентьева к действитель-ности, уже дважды, глухо, сердито, длинными очередями, простучал тяжелый немецкий пулемет, потом опять все стихло, а капитан Терентьев продолжал стоять посреди двора, улыбаясь охватившим его мыслям.
Светало. Из подвала выглянул Валерка.
— Товарищ капитан, вас к телефону, да и завтрак стынет.
Звонил командир батальона майор Неверов, очень строгий и взыскательный начальник. Он слыл педантом и вдобавок к этому человеком, не понимающим шуток. Очевидно, поэтому он улыбался чрезвычайно редко и то так, словно всякий раз совершал болезненное усилие, с великим трудом на какую-то долю секунды растягивая в подобие улыбки тонкие, злые губы. Словом, манор Неверов был прямой противоположностью подвижному и легко подающемуся настроению капитану Терентьеву. Неверов был невозмутимо спокоен во всех обстоятельствах и казался много старше Терентьева, хотя разница в возрасте у них была довольно невелика — всего четыре года. Одно лишь являлось для них общим, чего не надо было занимать им друг у друга: храбрость. Только капитан Терентьев был храбр лихо, с бойкой мальчишеской дерзостью, с азартом, и она, эта его храбрость, всегда была красива и всем бросалась в глаза; а майор Неверов и здесь оставался самим собой и все свершал с таким завидным равнодушием, неторопливостью и спокойствием, словно то, что происходило вокруг, не имело к нему никакого отношения, и это не он, к примеру, а кто-то другой не торопясь идет под вражеским огнем, словно на прогулке. Замечено было также, что за всю войну он ни разу ни на кого не накричал, даже объявляя строжайшие взыскания, ни разу не повысил голоса, но также никого и не похлопал дружески по плечу.