Стараясь как можно деликатнее, чтобы не обидеть своим вопросом, грубой бестактностью его, я промямлил все это, перемежая всяческими "так сказать" и "как говорится", обращаясь к директору-кавалеристу Даврону Юсуповичу. Ничуть не удивясь и не обидясь, он засмеялся в темноте и сказал:
— Нам думать так некогда. Так может думать только бездельник. А у нас очень много всяких дел, занятий, и тот, кто родился в степи, никогда и ни за что не сменяет ее на город. Тому, кто любит степь, в городе тесно, душно и так же страшно и одиноко, как горожанину в степи.
Тут вмешался в разговор Вадим Михайлович:
— К нам в пушной институт поступает очень много городских девочек. Это очень милые девочки, но мне иногда кажется, что они идут в наш институт, не имея никакого представления о своей будущей профессии, а только лишь потому, что им необходимо высшее образование. Здесь на практике сейчас шесть таких девочек. Пятеро живут в юртах, в бригадах, а одна ездит со мной, помогает мне при бонитировке.
— Что это такое, простите? — спросил я.
— Вы поедете со мной завтра в степь? — спросил он.
— Обязательно.
— Вот и увидите воочию. А вкратце это оценка и разбивка, классификация баранов и овец в зависимости от качеств. Запомнили?
— Вряд ли.
Он засмеялся и продолжал:
— Так вот эти девочки держатся сейчас молодцами. А? — обратился он к Даврону Юсуповичу.
— Вы говорите совершенно верно, — отозвался тот. — Они сейчас держатся молодцами.
— А почему? — спросил Вадим Михайлович.
— Потому, что знают: рано или поздно уедут отсюда в свой любимый город, к своим театрам, троллейбусам, метро, танцевальным вечерам.
— Вот именно, — подхватил Вадим Михайлович. — И я боюсь, что вряд ли они приедут сюда на постоянное местожительство. Каракулевые шубки они смогут носить, и весьма успешно, а вот вырастить каракулевую овцу им, вероятно, будет все-таки не под силу. А можем ли мы винить в чем-либо этих горожанок? Нет, не их бы к нам к институт на каракулеводов учить. А? — опять спросил он у Даврона Юсуповича.
— Справедливо заметили, — ответил тот.
— А кого? — спросил я.
— Завтра сами все увидите, — ответил Вадим Михайлович.
Мы остановились как раз около дома, в котором квартировал Вадим Михайлович. Помолчали.
— Ну, спокойной ночи, а то весьма прохладно становится, — проговорил он и пошел от нас к крыльцу. В темноте мы услышали неспешный скрип ступенек и его голос: — Чур, чтобы чуть свет быть на ногах, уважаемые корреспонденты. Как говорят гадалки — предстоит дальняя дорога.
Дорога и верно была дальняя. Вообще никаких дорог не было. Мы словно угорелые с рассвета допоздна носились в широченном, просторном "додже" по степи, стремглав скатываясь в балки, лихо взлетая на пригорки, давя черепах, изумляя собирающихся улететь в наши подмосковные края степенных журавлей. Они, как я приметил, всюду, где бы они ни повстречались, с укором смотрели вслед нам. А кругом алели маки, ярко зеленел горький нефант, теплый ветер кидал нам в лицо сильные запахи весенней степи. Степь густо пахла эфирами и мятой. Это был запах любимой овцами травы шувах.
Как это веселый, смуглый и сухой, как Даврон Юсупович, шофер "доджа" Миша безошибочно перевозил нас из бригады в бригаду, до сих пор для меня остается тайной. На первых порах мне казалось, что мы появляемся в бригадных станах внезапно, словно басмачи. Ничего, кажется, вокруг на десятки километров нет, только небо, солнце да степь, но вот скатываемся в какую-то балку, вымахиваем на пригорок, и — гляди ты! — словно из-под земли возникают приземистые кошары, тепляки, кутан, обнесенный невысоким глиняным дувалом, войлочные юрты, и дремлющие, лежа возле них, по-стариковски оттопырив нижнюю губу, насмешливые, почтенные, знающие себе цену, верблюды, и глубокомысленно задумавшиеся, растопырив тоненькие ножки, милые печальные ишаки, и злые, лохматые овчарки, с остервенением бросающиеся со всех сторон под колеса нашего "доджа".
Но вот Вадим Михайлович не спеша бесстрашно вылезает из машины, и собачий гвалт немедленно затихает. Собаки виновато отходят в сторону, даже делают вид, что ничего особенного и не случилось и они вовсе не набрасывались на машину. И у меня складывается такое впечатление, что ученого-селекционера В. М. Юдина в пустыне Чрта-Гуль знает каждая собака.