Дома, чувствуя легкий озноб, он переоделся в сухое белье, лег в постель и, чтобы поскорее согреться, укрылся одеялом с головою.
Проснулся Кирюхин поздно, в одиннадцатом часу, на улице ярко светило солнце, и о вчерашнем ненастье не было помину. Полежав, поглядев в потолок, он сказал себе со вздохом:
— Ну, хватит, понежился, пора и за работу приниматься, — и несколько минут спустя был уже в саду с корзиной в руках. Потом с этой же корзиной, полной яблок, то и дело останавливаясь — астма и сейчас не давала ему покоя, — он уже шел по поселку, направляясь в детский дом, куда имел обыкновение отдавать все, что произрастало у него в саду.
С Андрюшей, к счастью, действительно ничего не случилось, обыкновенное растяжение связок, все можно было сделать дома: холодный компресс, грелку со льдом, тугую повязку. Андрюшу и Анну Петровну оставили до утра в больнице, дали переодеться, постелили в дежурке на большом кожаном диване. И лишь тогда, приткнувшись в ногах Андрюши, Анна Петровна вспомнила про Кирюхина и подумала, какой это все-таки странный, непонятный человек: взял и ушел, никому не сказавшись, хотя мог бы остаться вместе с нею, просушить одежду, переждать непогоду. Ей не нравились такие люди. Она любила людей откровенных, общительных, компанейских, живущих открыто, так, как живет она сама, ее муж. Тут она стала думать о том, что муж скоро вернется и пора, пожалуй, перебираться в Москву: жить на даче наскучило, ездить в переполненных поездах надоело, тем более, что уже конец августа, скоро осень, то весенне прекрасное чувство давно прошло, не оставив следа.
С этими мыслями она и заснула.
Вернувшись утром домой, Анна Петровна поехала в Москву, отпросилась с работы, наняла такси, потом вместе с бабой Клавой упаковывала и грузила вещи. С дачной жизнью она расставалась без сожалений, без грусти, легко, все здесь после пережитой ночи было немило и недорого, и ее даже удивляло, как она, словно девчонка, могла весною восхищаться этой жизнью.
Уже садясь в машину, вспомнили про Кирюхина и пошли проститься с ним, поблагодарить его, но кирюхинский дом оказался на запоре, и это огорчило их, словно сосед и тут поступил соответственно своим странным обычаям и привычкам и как раз тогда, когда им надо было проститься с ним, взял да и ушел из дома неизвестно куда.
Баба Клава сказала с легким вздохом:
— Взбалмошный человек, бог с ним. Все лето наблюдала, а так и не поняла.
— Да, странный человек, — согласилась с ней Анна Петровна. Подумав и засмеявшись, она добавила: — Бирюк.
— Вот уж верно — бирюк, — засмеялась и баба Клава.
И они уехали, довольные собою и тем, что так согласны по отношению к Кирюхину, которого больше никогда не видели и скоро забыли про него.
Почтальон и Король
Обычно с конца августа, когда в Москву укатят грузовики и фургоны с багажом пионерских лагерей, дачников и детских садов, обычно с этого времени по самое начало другого лета, по суетливо-радостный разгул школьных каникул, в поселке остается чуть ли не вдвое меньше народу и пустуют целые кварталы дач. Они принадлежат не только частным владельцам, но и Дачтресту, который сдает их москвичам на два-три летних месяца.
Есть такие дачи и в квартале, который вот уже двадцать с лишним лет подряд каждый день обходит почтальон Мигунов Андрей Захарович. Его черная кирзовая сумка из-за этих пустующих домов долгое время в году бывает не так-то уж и полна. Однако когда наезжают дачники, сумка чуть не лопается от газет, журналов и прочих корреспонденций, бог весть с какими усилиями засунутых в нее.
Вообще с приездом дачников жизнь в поселке приободряется и, словно подхлестнутая допингом, становится безалаберно шумной, суетливой, праздно веселой. Теперь уж всюду хозяйничают приезжие. Бойкие, требовательные, они направо-налево командуют и распоряжаются робеющими перед ними аборигенами.
Андрею Захаровичу все это не нравится.
В поселке живут такие же, как дачники, рабочие и служащие, и жизнь здесь начинается даже раньше, чем в Москве. Водители автобусов и троллейбусов, повара, фабричные девчонки, да мало ли еще кто поднимаются и бегут на станцию ни свет ни заря, к первым электричкам, чтобы вовремя попасть на работу.
Андрей Захарович, особенно в последнее время, все старается думать по-государственному, и когда идет с сумкой на плече — зимой или поздней осенью — но тропочкам мимо заколоченных казенных дач, то всегда с жалостью смотрит на них, убежденный, что они зря пусты, не обжиты, студены и печально одиноки без человека, печного тепла, света ламп в вечерних окошках и веселого дыма столбом из труб.