А Джим уже сидел возле калитки, поскуливая и ерзая от нетерпения.
— Все в порядке, — продолжал дед, весело потирая руки и следя за повадками Джима. — Никакой ошибки быть не может, мой главный друг на подходе. Он совсем уже близко.
И действительно, не прошло минуты, как после непродолжительного, но ужасного грохота щеколды калитка широко, шумно распахнулась и в пределы приусадебного участка твердым солдатский шагом ступил Мишка. Следом за ним двигалась баба, тащившая всяческие сумки и авоськи с провизией разве что не в зубах. За спиной у Мишки висел туристский рюкзак. Щедрое предвечернее июньское солнце розовым светом сияло в оттопыренных Мишкиных ушах. Старик Джим радостна суетился возле его ног, а дед-надомник, позабыв про всю свою мерихлюндию, растопырив руки, шел, улыбаясь, навстречу своему самому лучшему другу.
— Приехал!
— Приехал, дед!
— Ну, здравствуй!
— Здравствуй, дед!
— Хорошо ли ехалось?
— Хорошо, дед!
И Мишка принялся поспешно объяснять, как ему ехалось.
— Сперва мы пошли в метро и поехали вниз по лестнице — эскалатору, которая сделана из половика и гармони. Потом ехали под землей в вагончике, потом опять на лестнице, только вверх, потом пошли на вокзал, зашли в билетницу, купили билет, сели в — электричку и поехали задом наперед.
— Вона что, — изумленно вскричал дед. — Как же это все произошло с вами, сердешные?
— Правильные места все были заняты.
— Скажи на милость! Сплошное беспокойство! Стало быть, ты в электричке ехал вроде кота?
— Какого кота, дед? — Мишка даже остановился посреди дорожки, глаза его враз округлились и потемнели в изумлении. — А за ними кот, что ль, задом наперед? — засмеявшись, догадался он, трогаясь дальше.
Они шумной гурьбой ввалились на веранду: Мишка, следом за ним дед, потом веселый, приплясывающий Джим, потом усталая бабушка. Дед стянул с Мишкиной спины рюкзак и, взвешивая его на руке, спросил:
— Не утомился?
— Бабе надо было помогать, — уклончиво, с достоинством ответил Мишка. — А ты успел закончить срочную работу?
— Да нет, не совсем, — соврал дед. — Но я сейчас, теперь скоро…
И он ринулся к себе в кабинет. Стоило появиться Мишке в саду, как все опять встало на свое место, лаже велик как-то приободрился и пчелы над ним загудели в сирени веселее и громче.
А деду опять захотелось работать, как вчера, всласть, чтобы позабыть обо всем на свете, чтобы хвост трубой!
Ах, как славно ему теперь вновь работалось! Вот, оказывается, почему его весь день тоска съедала: не было рядом лучшего друга, нарушителя тишины и покоя. И дед работал засучив рукава, дым коромыслом валил от его сигарет, а под распахнутым окном, возле летнего тесового столика, совершенно не мешая ему, переговаривались Мишка с бабушкой:
— Ты, что ль, селедку делаешь?
— Селедку, Мишенька.
— А это что ты вытащила из нее?
— Это икра.
— Она ее с чем ела, с белым хлебом или с черным?
А дед слышал и не слышал эту их обстоятельную беседу и работал с восторгом, с упоением. Потом, может, час, а может, всего пять минут спустя, он словно сквозь сон услышал бабушкин гневный возглас:
— Миша!
Дед глянул в окошко. Бабушка, подбоченясь, с печалью и огорчением взирала на Мишку. Тот стоял чуть в сторонке, под грибом, возле песочницы и с готовностью, примерным послушанием, очень внимательно ждал, что она еще скажет ему.
И руки, и коленки, и живот, даже новые башмаки — все сплошь у него было вымазано мокрым песком.
— Когда же ты успел? — вопрошала бабушка.
— Только сейчас, — охотно и невозмутимо отвечал Мишка.
— Бог мой! На кого же ты похож! — всплеснула руками бабушка.
Мишка с любопытством и неослабевающим вниманием таращил на нее темные, беспредельно честные глаза. Возле Мишки сидел Джим и, склонив голову набок, вывалив изо рта длинный розовый язык, смеялся что было сил.
— Я спрашиваю, на кого ты похож? Отвечай же мне!
— На папу, — кротко сказал Мишка. — А глаза мамины.
После этого диалога работа у деда пошла еще веселее. Все встало по местам. Жизнь текла своим прежним руслом, своими прежними перекатами, отмелями и плечами, в своих прежних уютных, цветущих берегах.
Но вот под окном, еще всего, быть может, минуты, а быть может, и целых полчаса спустя, что-то заскреблось, зашуршало, и за подоконник уцепились докрасна отмытые влажные Мишкины руки, а потом показалась его стриженная под машинку круглая голова.
— Дед, — таинственно прошептал Мишка и воровато оглянулся: — Можно я в окно к тебе перелезу?