— Теперь пойдемте дальше, — сказал Егоров и, выйдя в коридор, миновав несколько пустых, ободранных комнат, вышел на гулкую лестничную клетку, и они очутились в очень даже странно, нелепо после всего виданного здесь лейтенантом опрятной и чистенькой кухоньке. За дверцами буфета стояли стеклянные банки с соленьями и маринадами, гора тарелок, а на гвоздике висел чистенький передничек с крахмальными кружевными рюшками. Посреди кухни, по-барски в мягком кресле развалясь, однако с автоматом на коленях, дремал пожилой солдат в сдвинутой набок каске, расторопно вскочивший и вытянувшийся, как только Ревуцкий с Егоровым показались на лестничной площадке. Второй солдат, с окровавленным, заскорузлым бинтом на голове, в распахнутой шипели с поднятым воротником, бледный, видать, от потери крови, так же, как и Жигунов, стоял в простенке и боком, сторожко, по-птичьи глядел в окно. В опущенной руке его была противотанковая граната.
— Карнаухов, — сказал сержант, указав глазами на солдата с забинтованной головой и в распахнутой шинели. — Имеет два ордена Славы. Вчера ранен. Эвакуироваться отказался. Как, болит, товарищ Карнаухов? — заботливо и почтительно нахмурясь, спросил он у солдата.
— Терпимо, сержант, — равнодушно отозвался тот и вновь принялся глядеть в окно.
— А это, — кивнул Егоров в сторону старика, вытянувшегося словно по команде "смирно", — рядовой Белоцерковский. Еще в империалистическую с немцами дело имел. Бил, стало быть. А это, ребята, — обратился он к солдатам, — наш новый командир лейтенант Ревуцкий. — И улыбнулся лейтенанту, разведя руками. — Вот и весь наш гарнизон.
Когда вернулись в угловую комнату, Авдеев, аппетитно чавкая, ел хлеб с салом, а солдат-связной Скляренко, прибежавший сюда впереди лейтенанта, спал в углу, по-детски свернувшись калачиком.
— Спит, — тихо сказал Егоров. — Устал. — И обратился к командиру: — Давайте и мы поедим с вами, товарищ лейтенант, а то может так случиться, что и недосуг потом будет. Вон уж и солнце всходит.
Они тоже, сидя на полу, принялись есть хлеб с салом. Егоров рассказывал:
— Город этот большой, видать. Я так думаю. Потому что трамваи ходили. Чудные и красивые трамваи.
— Чем? — спросил лейтенант.
— А белые потому что. В белую краску, словно прогулочные яхты, покрашенные. И двери много шире наших. Вот как раз такой трамвай против костела стоит. Они оттуда вчера фаустпатронами стреляли, из трамвая, а нам их достать нечем. А ты поел и поглядывай, — обратился он к Авдееву.
— Поглядываю, — ответил тот.
— Ты не на меня поглядывай, а в окошко. — Егоров вновь по-отцовски, с доброй заботой поглядел на связного. — Застрял, малец.
— Как застрял? — спросил лейтенант.
— До вечера, — ответил Егоров. — Теперь от нас уж не выбраться. Ему бы затемно уходить надо было, а он распоряжения вашего ждал. Ну да ведь и к лучшему это. Нашего полку, как говорится, прибыло. Восьмым будет. Все нам сподручнее. А ты покормил его? — спросил он у Авдеева.
— Не то распоряжения ждать? — вопросом, благодушно ответил тот, заглядывая в окно и держа автомат наготове.
— Ну-ну, — отозвался Егоров.
Доесть хлеб с салом они не успели.
Сперва о стену дома с треском, грохотом и вонючим дымом ударилась мина. Егоров, берясь за автомат и поднимаясь, сказал:
— Вот и началось представление. Теперь только гляди в оба.
Они стояли с Авдеевым, прижимаясь спинами к стенам и повернув головы к окнам, сторожко следили за тем, что происходит на площади и прилегающих к ней улицах. А мины тем временем стали рваться вокруг дома одна за другой. Вдруг голосисто, яростно заработал пулемет в соседней комнате, лейтенант бросился туда, крикнул: "Где?" — но, еще не получив ответа, увидел немцев, пытавшихся перебежать площадь, и упавших на брусчатку посреди нее, и раком уползавших, а потом, вскочив, убегавших, петляя, обратно за трамвай, к костелу. На площади осталось лежать несколько неподвижных фигур в темно-зеленых мундирах. Пулемет умолк. Зайцев повернулся к лейтенанту, веснушчатое, с белесыми бровями лицо его мгновенно утратило всю сосредоточенность, какая владела, ям во время стрельбы, он улыбнулся и сказал:
— Во — и боле ничего! Вылазка врага отбита, противник в панике отступил, неся большие потери в живой силе и технике.
Эта фраза удивила лейтенанта Ревуцкого своей ироничностью. "Кто он такой? — подумал Василий Павлович. — Из студентов, из горожан?" Он уже намеревался расспросить сержанта о его довоенной, гражданской жизни, как в соседней комнате застрочили автоматы, и лейтенант опрометью кинулся туда. Стреляли и Егоров, и Авдеев, и мальчик Скляренко, стоя возле окон. Теперь, уже не спрашивая, лейтенант увидел из-за спины Егорова бежавших через площадь немцев. Но и здесь они были вынуждены залечь на брусчатке мостовой, хотя обратно долго не уползали, а затеяли перестрелку, довольно метко попадая в окна второго этажа. Однако люди, отстреливающиеся из этих окон, давно приноровились к такой манере войны и, прячась в простенках, успевали короткими очередями держать немцев на расстоянии и не подпускать к дому. Эта перестрелка, то затихая, то ожесточаясь, длилась долго. Лишь когда солнце уже вовсю стало светить вдоль улицы, здесь наконец все угомонилось. Немцы, зря расстреляв патроны, ретировались, а гарнизон "уголка" перевел дух.