Он не знал, конечно, не догадывался, что понравился и бывшему учителю сержанту Егорову, который, внимательно слушая его, с удовольствием отметил: "Будешь, скоро будешь, милый мальчик, настоящим коммунистом. Голова твоя светла, помыслы, убеждений твой честны и правдивы". Он знал уже, что Василий Павлович Ревуцкий пока еще только комсомолец, еще только на подходе к партии, к рядам большевиков, к посвящению в коммунисты.
Меж тем на улице совсем уже смерклось, и легкий морозец снова стал прихватывать ледком, подсушивать лужицы на площади и тротуарах. Скоро вызвездило высокое небо. Начали взлетать над крышами, над обглоданными огнем остовами домов осветительные ракеты, а кто их пускал, где находились наши, где немцы, установить не было никакой возможности.
— Авдеев и Белоцерковский, — сказал лейтенант. — Отправляйтесь в тыл.
— Мы, товарищ лейтенант, тут останемся, — сказал Авдеев.
— Вы свое исполнили, — возразил лейтенант. — Вам обоим нужна срочная перевязка, госпиталь. Идите без разговоров.
Тут раздался голос Белоцерковского:
— Разрешите доложить, товарищ лейтенант, мы все равно не знаем, куда идти, где немцы, стало быть, где наши. Лучше здесь остаться.
— Рядовой Скляренко, — позвал лейтенант.
— Слушаю.
— Вы знаете дорогу на КП роты?
— Так точно.
— Ведите раненых.
— Но…
— Выполняйте приказание.
— Слушаюсь.
— Командиру роты доложите: мы остались вдвоем с сержантом, просим подкрепления. Понятно?
— Понятно, товарищ лейтенант. Только как же вы вдвоем?..
— Выполняйте приказание, Скляренко, да поживее поворачивайтесь.
Лейтенант командовал гарнизоном. Он отдавал распоряжения, которые подчиненным ему людям надлежало исполнять точно и неукоснительно. И, распорядившись, проводив Скляренко, Авдеева и Белоцерковского, он опять, как и днем, оставшись в "уголке" лишь вдвоем с сержантом Егоровым, не стал рассуждать, правильно или неправильно поступил, а знал наверняка, убежденно, что только так должен был решить сию минуту, отправив раненых, запросив у командования подкрепление и установив тем самым связь с ротой.
Ночь полностью вступила в свои права. В окна, когда не светили ракеты, ни зги не было видно, только звезды на небе да трассирующие пули, пролетавшие в разных направлениях через площадь и прошивавшие иной раз "уголок" из окна в окно, насквозь.
Сколько времени прошло с тех пор, как Скляренко увел за собой раненых солдат? Двадцать, тридцать минут? Час?
— Продержимся, ничего, — подбадривая себя, сказал лейтенант.
— Будем живы — не помрем, товарищ лейтенант, — отозвался из соседней комнаты Егоров.
И опять они умолкли, наблюдая за улицей и площадью. Потом сержант сказал, появляясь на пороге той комнаты, где был Василий Павлович:
— Я, товарищ лейтенант, с вашего позволения схожу в подвал за водой, пока тихо. Надо долить в кожух, освежить и пополнить.
— Да, да, идите, — поспешно сказал лейтенант. — Я послежу и там и тут.
Он очень устал, молоденький лейтенант Ревуцкий, за этот длительный, переполненный смертельными испытаниями, неистовый день. Оставшись один, прислонясь спиной и простенку, он всего лишь, кажется, на мгновение закрыл глаза, как его вдруг, словно током, пронзило: там, внизу, на первом этаже, между ним и сержантом Егоровым, послышались немецкие голоса.
Он не знал немецкого языка, не знал, о чем там идет разговор, но понял, что немцев несколько. Они ходили, громко топая ботинками и посвечивая себе карманными фонариками.
Ах, если бы он знал немецкий язык, то, прислушавшись к разговору внизу, повел бы себя, наверное, совсем не так, как поступил спросонок, услышав приближающиеся по лестнице шаги. Подчиняясь мгновенно охватившему его безрассудному чувству, он выпрыгнул в окно, забыв, что головой отвечает за "уголок".
Ах, если бы он понимал по-немецки! Ведь вот о чем разговаривали немцы:
— Я говорил, что они сами уйдут отсюда. Они не дураки, чтобы в последние дни войны держаться за этот паршивый дом.
— И тем не менее нам три дня не удавалось вышвырнуть их отсюда.
— Тебе придется писать Марте о том, как дурацки здесь погиб ее Август? Ведь ты был его приятелем.
— Погибнуть сейчас… Не хотел бы я разделить участь бедного Августа.
— А что бы ты хотел?
— Остаться в живых, вот что… А ты бы?..
— Я верен идеалам фюрера.