Ах, как повезло в то утро Терентию Федоровичу, что за водой, да еще спозаранку, пришел к колодцу батрак ксендза Беляускаса.
— Ты кто? — спросил батрак, вытащив Терентия Федоровича из колодца.
— Шпак, — молвил, дрожа от макушки до пяток, Терентий Федорович.
— Скворец, в переводе на русский. По-литовски ты будешь варкенас, — объяснил батрак. — А кто тебя в колодец запихнул?
— Нужда.
— Туман, — сказал батрак. — Ну, держись. — И без дальних расспросов подхватил мокрого огромного Шпака за талию и поволок во двор усадьбы, принадлежащей католическому священнику Беляускасу.
Теперь мы почти вплотную подошли в своем рассказе к встрече атеиста и богохульника Шпака с католическим священником, слугою божьим Беляускасом.
Время было раннее, местечковые обыватели только продирали глаза, выползая из-под пуховых перин, и никто из них поэтому не видел, как ксендзовский батрак выловил в колодце и уволок во двор странного человека. Высокая, без единой щелочки, тесовая калитка захлопнулась за ними, и Терентия Федоровича Шпака поглотил мрак неизвестности.
Скоро, растертый спиртом, переодетый в батрацкое белье, которое едва напялили на него, так что кальсоны были чуть не по колено и не сходились на животе, а рукава рубашки доставали только до локтей, хватив сразу три стакана "найкращого самогону з бурякив", Терентий Федорович укрылся овчинным тулупом и заснул на батрацкой постели.
Вот тогда-то возле посапывающего под тулупом Терентия Федоровича и появился католический священник, низенький кругленький, ну чистый бочонок. И хотя был он Терентию Федоровичу одногодком, блестящая розовая лысина сияла на его челе.
Смиренно сложив на животе пухленькие ладони, пошевеливая большими пальцами, он постоял, послушал сопенье спящего незнакомца и, не оборачиваясь, по-литовски спросил у батрака, прислонившегося плечом к дверному косяку:
— Вас кто-нибудь видел?
— Никто.
— Ты не ошибаешься?
— Нет.
— Он русский?
— У него украинская фамилия.
— Это сейчас не имеет значения.
Шпак заметался под тулупом, выпростался по пояс, забормотал что-то такое, из чего священник ни слова не понял (он плохо знал русский язык), а батрак, услышав Шпакову речь, радостно заржал.
Священник укоризненно взглянул на него, обернувшись и положив свою ладонь на лоб Терентия Федоровича:
— У него большой жар.
— Не от самогонки ли? — предположил батрак.
— От самогонки жара не бывает, — убежденно ответил ксендз. — Возьмешь у меня аспирин. Когда он проснется, дашь сразу две таблетки и напоишь чаем с малиной. — И, перекрестив грешного Шпака двуперстным знамением, священник удалился, легко и бесшумно выкатившись за дверь каморки.
А часа два спустя, когда волостная управа объявила о вознаграждении тому, кто укажет, где скрывается советский партизан, священник Беляускас понял, кто есть этот человек с украинской фамилией, уже несколько раз оравший ужаснейшим хриплым басом, разметавшись в бреду, про бога душу мать и еще кое-что похлеще.
Сознание Терентий Федорович обрел лишь на четвертые сутки. Очнулся, ошалело огляделся вокруг и опять впал в забытье. Но теперь уже не надолго, всего часа на три. А когда во второй раз пришел в себя, то первый, кого увидел, был католический поп, лысый, не в пример нашим — гладко выбритый, с белоснежным крахмальным воротничком, выглядывавшим из-под глухого, словно бы бабьего, ворота черной сутаны. Он стоял возле постели, сложив пальцы на круглом животе, и выжидающе, с любопытством смотрел на заросшее колючей щетиной, осунувшееся за эти дни беспамятства лицо Шпака.
— Свят, свят, свят, — слабым голосом сказал Терентий Федорович. — Куда ж это меня занесло?
— Вы должен тихо лежать, — медленно, словно обдумывая каждое слово, сказал ксендз. — Вы кетурис[4] дена кричите в моем доме всякие нецензурные выражения. Очень любопытно уметь так красиво ругаться. Вот он будет вам помогать. — С этими словами ксендз Беляускас обернулся и указал пальцем на стоявшего за его спиной прислонившегося плечом к дверной притолоке ладно слеженного чернобрового малого, одетого в домотканый пиджак поверх толстого свитера и в домотканые же штаны, заправленные в яловые, разношенные сапоги.
— Это что за поп? — спросил Шпак, когда за священником захлопнулась дверь.
— Это мировой поп, — сказал малый, присаживаясь к нему на постель. — Таких попов поискать.
— А ты кто?
— А ты? — спросил малый. — Партизан? Не скрывай, волостная управа всех своих полицаев на ноги подняла, чтобы тебя найти. А не могут. Не могут, и все тут, поскольку поп у них вне подозрений.