Но что же могло быть конкретнее этого всеобъемлющего, определенного, все, кажется, объясняющего слова "нормально".
На заводе ее уже успели и полюбить, и возненавидеть.
Уважал Евген Кузьмич Поливода, комсомольцы, которых теперь на заводе было сто девять человек. Ненавидела комендантша мужских общежитий.
После того как Сковорода выпил по настоянию Вики раствор марганцовки, она пошла к комендантше и изложила ей свои некоторые соображения о чистоте и порядке.
Вот какой у них состоялся разговор:
— Вы комендант?
— Я.
— Почему вы нерегулярно меняете белье в мужском общежитии? На таком белье свиньи спать не будут, не то что люди.
— А ты что, успела поспать на нем?
— Вы бестактная и грубая женщина. Немедленно смените, и чтобы никогда это не повторялось.
— Гляди, какая выискалась! Первый раз вижу такую.
— Теперь будете видеть ежедневно.
— Вывались отсюда.
— Я не только не вывалюсь. Я не выйду из вашей кладовки, пока вы не отсчитаете при мне четырнадцать простыней и семь наволочек. — И с этими словами Вика решительно и прочно уселась на табуретку.
— Да кто ты такая? — вскричала комендантша. — Да я тебя ногтем придавлю, если хочешь знать.
— Не орите, — хладнокровно сказала Вика. — Я комсорг. Представитель комсомола. Заместитель Евгена Кузьмича Поливоды. Ясно?
— Ах ты батюшки! — всплеснула руками комендантша, тут же изобразив на лице не очень искреннюю широкую улыбку. — Ты б так и сказала давно, дитятко мое ненаглядное!
— Прошу без фамильярностей.
— Да какие могут быть разговоры! Вот тебе и наволочки, вот тебе и простыни… Да я сама их и застелю!..
— Так вы и сделаете, — холодно сказала Вика, поднимаясь, — через час проверю.
Через час Федька Сковорода, которому после марганцовки враз полегчало, уже лежал на чистой простыне.
— Вот, — сказал он навестившей его Вике. — Прибежала комендантша, аж глаза вылупила, давай все сдирать и стелить новое, або пожар, або что.
Вика сказала:
— Так должно быть в каждом общежитии. Я добьюсь этого.
И добилась. Но комендантша люто возненавидела ее.
— …Так, говоришь, нормально? — спросил Алеша.
— Нормально, — подтвердила Вика. — Завтра культпоход в городской театр.
— А что там?
— "Фронт" Корнейчука.
— Я уже видел.
— Может, посмотришь с нами еще раз? Не убудет тебя.
Алеша уклонился от ответа.
— Ты вот что послушай, — сказал он. — Не хочешь ли ты другую организаций принять? Не надоело ли тебе на заводе?
— Нет, не надоело.
— А там размах, широта. Вот уж где самостоятельность можно проявить.
— Где?
— На левом берегу. Самое главное сейчас направление. Пойдешь?
— Боюсь.
— К Поливоде не пойдешь?
— К нему пойду.
— Завтра-послезавтра сдашь дела своему заместителю и примешь левый берег. Там тебе будет где развернуться, показать свою самостоятельность.
— Вот ты, бисова фамилия, такая прилипчивая, страсть, — пробормотал в одно прекрасное утро начальник левого берега Евген Кузьмич Поливода, сидя у себя в кабинете и в задумчивости, а может, даже в рассеянности напевая на манер популярных в годы его молодости "Кирпичиков": — Синепупенко, Синепупенко, траля…
Как только он принял левый берег, так прямо в тот же день последовал приказ начальника строительства ГЭС товарища Локтева о том, что в подчинение Поливоде отдается еще и восстановление подсобного хозяйства, расположенного в двенадцати километрах от города, посередь самой что ни есть степи. Тем приказом Поливоде вменялось в обязанность обеспечение строительства коровников, свинарников да птичников всем необходимым. В том числе и рабочей силой. И как раз на это степное строительство срочно потребовалось перебросить еще одну бригаду, и Поливода не знал, где ту бригаду ему взять. И вот он сказал себе: "Стоп, машина!"
Придумал Поливода. Вспомнилось ему, что бригада Синепупенко сейчас уже в его подчинении, что эта бригада просит забрать ее с городских жилых домов, что за нее ратовала сама Виктория, и, стало быть, проще пареной репы будет перебросить бригаду Синепупенко в степь, на подсобку.
И это должностное перемещение произошло самым обычным, ординарным порядком, если не считать взрыва негодования, который — обрушили девушки на голову своей бригадирши. А так все случилось даже очень просто: подали к общежитию расхристанную на военных дорогах, списанную из армейского автобата, трепыхающуюся и дребезжащую клепаными крыльями полуторку, девушки, продолжая громко, вслух выражать чувства, побросали в кузов вещички и покатили на лоно природы.