В связи с ограниченностью размера статьи свои рассуждения мы продолжим завтра, дорогие читатели. А ваш корреспондент продолжает следить за развитием событий. Глеб Неистовый'
Положив на обеденный стол сегодняшнюю газету «Речь», я нетерпеливо оглядел трактир, где мы обычно встречались с, ставшим популярным, Глебом Неистовым. Господин Неистовый немного заматерел и уже не глядел голодными глазами на, подаваемую половым (с марта — обязательно членом профессионального союза), снедь, но опаздывать на двадцать минут он себе пока не позволял. Доев беф-строганов и допив чашку чая, я положил на стол деньги, включая чаевые (говорят, что в некоторых трактирах и ресторанах официанты и половые стали отвергать деньги «на чай», заявляя, что это оскорбляет их достоинство, но данного заведения эти новомодные веяния еще не коснулись), и кивнув половому, вышел на улицу.
Заметив меня, вышедшего на крыльцо, из-за угла выехала коляска, с верным Тимофеем на облучке.
— Тимофей Степанович, помнишь где наш Неистовый живет? Давай, туда правь. — я откинулся на спинку сиденья.
— Надолго, ваше благородие?
— Что, проголодался? Надеюсь, что нет, очень надеюсь.
Тимофей Степанович завтракал, обедал и ужинал исключительно с личным составом народной милиции в великокняжеском дворце, да и оставлять Звездочку без присмотра возле трактира было ему боязно, как он объяснил мне, когда я приглашал его отобедать со мной.
Господин Неистовый жил в дешевых «мебелерашках» на улице Надеждинской, адрес его я узнал еще при знакомстве. Если дома нашего гения русской словесности не будет, буду телефонировать в редакцию газеты «Речь», пусть разыскивают своего корреспондента своими силами или ищут ему замену — газетные нападки на главных большевистских «отморозков» не должны прекращаться ни на день.
Когда подъехали к углу нужного дома, я велел Тимофею доставать из ящика снаряжение.
В ящике облучка коляски постоянно присутствовали две кирасы, две каски, два подсумка с автоматными магазинами и автомат Тимофея.
Каску одевать я не стал, а кирасу, под испуганный шепоток случайных прохожих, под суконный бушлат свободного покроя я натянул, накинул на плечи ранец и взял автомат. Кучер мой также снарядился и встал за коляской, с автоматом наизготовку, ожидая дальнейшего развития событий.
— И кто тебя, буржуйская марамойка, научила говном поливать светлое имя товарища Троцкого? — дверь в комнату моего корреспондента была не заперта и я, пользуясь фоном чьего-то сочного баса, скользнул в помещение.
Надежда демократической журналистики, облаченная в несвежее белье, сидело на старом венском стуле, очевидно для устойчивости, привязанное к нему надежными морскими узлами. Под, залитыми слезами, правым глазом наливался «бланш», под носом кровь уже успела засохнуть, а левое ухо светило малиновым цветом.
— Да как же он тебе ответит, если ты ему в рот портянку засунул?
— Э? — три здоровых моряка, чьи зимние тельняшки раздувались, облепив солидную мускулатуру, недоуменно обернулись. А не надо двери оставлять открытыми, если все трое увлечены интересным занятием. Я понимаю, вы сейчас сила, перед которой всяк глаза вниз опускает, но только винтовочки сейчас к стене прислонены, и кобура, с наганом на ремне, лежит на комоде, а у меня в руках какая-то уродливая «пукалка» в стиле стим-панк, и стою я между красой и гордостью Балтики и их оружием.
— А, офицерик! — один из моряков, самый здоровый, но, наверное, самый глупый, радостно оскалился и вытянув из кармана широченных, военно-морских штанов складной нож с деревянной рукояткой, и, ни мало не смущаясь, разложил его, явив миру потемневшее лезвие: — Мало я вас в Гельсингфорсе потопил…
К утоплению у меня отношение очень сложное, поэтому коленку моряку короткой очередью я раздробил вдрызг. И пока он ползал на полу в луже крови, завывая на всю Литейную, а его товарищи, дрожащими руками развязывали своего пленника, я собрал обе винтовки, подсумки и наган, который и вручил освобожденному Глебу.
— Внизу коляска моя за, углом. Спускайся вниз и жди меня с Тимофеем Степановичем. Давай, беги.
Накинув студенческое пальто и прогибаясь под весом оружия и снаряжения, побитый журналист торопливо пошел вниз — оставаться в компании своих мучителей он явно не хотел.
— Так, вы! Ремнем этому ногу из-за всей силы перетяните выше колена, и простынью рану замотайте. На, сначала бинтом, потом простыней. — я бросил суетящимся морякам свой индивидуальный пакет: — Как перевяжете, ногу к задней ножке стула примотайте.