А пока мне остается выстраивать отношения с верхушкой партии меньшевиков, расширению партийной базы и подготовки к выборам в Учредительное собрание, так как я прекрасно отдаю себе отчет, что сорвать летнее наступление Русской Армии, превратившейся в катастрофу, не в моих силах.
Эти мысли промелькнули в моей голове в очередной раз, пока я слушал двух типов из городского управления народной милиции, что с утра прибыли на Набережную реки Фонтанки выселять меня и мой районный комитет РСДРП.
— И все-таки, господа, я не понял, на каком основании вы требуете, чтобы партийный клуб покинул данное здание?
— У нас приказ, подписанный начальником городской милиции…
— И какое отношение городская милиции имеет к этому зданию? У вас есть хоть какой-то документ, подтверждающий право собственности городской милиции на этот дворец, или, может быть, договор с собственником, по которому он передал вам это здание?
— Э-э-э… — мужчина, с виду чиновник, зачем-то переодетый в полувоенную форму синего цвета, с белой нарукавной повязкой на одной руке и золотистым угольником — на другой.
— Вы не подчиняетесь требованиям властей? — вкрадчиво интересуется второй милиционер, одетый точно также, только лицо у него сухое, костистое, а глаза злые — настоящая контра, видимо, бывший офицер.
— Законным подчиняюсь, незаконным нет. А чтобы не было вопросов о незаконности этого распоряжения… — я сую переданный мне приказ в стол: — Я его обжалую в суде. Не задерживаю вас, господа, вас повесткой вызовут…
— Да ты вообще кто такой? Ха…- не выдерживает офицер, наверное, контуженный, и лезет ко мне, через широкий стол, явно с недобрыми намерениями, но на нем виснет «чиновник», а из-под стола возникает оскаленная морда Трефа.
Я сидел за столом и, с любопытством смотрел, как бьется в руках «чиновника» «офицер». Рукопашной схватки с «контуженным» милиционером я не боялся — пока сильных рукопашников в России не было, а против пистолета у меня был Треф, который после того как пьяные солдаты напали на него и его хозяина, люто ненавидел направленное в его сторону оружие.
На шум, в кабинет ворвались мои заместители, а незваные гости поспешили покинуть помещение, пообещав скорую встречу.
— Что случилось, Петр Степанович?
— Да, милиция приказала в двадцать четыре часа выметаться отсюда…
— И куда мы поедем? Мы же не успеем все вывезти?
— Ну вот и я тоже самое подумал и поэтому отказался съезжать. Велел им для предметного разговора документы на недвижимое имущество принести. Так, господа, не расходимся, рассаживаетесь. Раз собрались, хочу коротенькое совещание провести. Итак, у меня сегодня три вопроса — первое, мне нужны несколько железнодорожных вагонов. Второе — мне нужен аэроплан, возможно бу, и третье — кто что-то знает о бомбометах. Если никто лично не разбирается в поставленных вопросах, прошу поискать людей — специалистов в этих вопросах.
— Запросы у вас, господин капитан. А зачем нам аэроплан и вагоны?
— То есть относительно бомбометов вопросов ни у кого нет. Это радует. — я преувеличенно-радостно потер руки: — а вагоны и аэроплан нам нужны исключительно для агитации и пропаганды нашей партии.
Июнь 1917 года.
— Вы, уважаемый Соломон Ааронович, скажите, как на духу — какими вы видите политические перспективы нашей страны? — я отпил глоток холодного пива из высокого бокала и откинулся на гнутую спинку стула, ожидая ответа собеседника.
Да, вот такого мне пилота нашли мои товарищи — соответствующей национальности. Господин прапорщик Соломон Ааронович Кац, только прапорщик пехоты. Господин Кац еще до войны закончил в Гатчине частную воздухоплавательную школу «Гамаюн» и получил свидетельство пилота, только с началом мировой войны добровольца Каца в авиацию, несмотря на дикую нехватку летного состава, призвать отказались, по причине ареста в девятьсот седьмом году за революционную пропаганду. В результате чего Кац обиделся и решил не служить, но царские военкомы отловили его ровно через год, и по причине наличия у еврейского мальчика среднего образования отправили его в школу прапорщиков. В шестнадцатом году Соломон Ааронович успел поучаствовать в Брусиловском прорыве, получил несколько шариков шрапнели, которые лишили его одного уха и двух пальцев и длинного шрама на спине, после чего молодой офицер оказался в тылу, где и прибился к своим землякам в Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов.