Генерал махнул рукой и начал грузится с многочисленной свитой в стоящие тут-же автомобили.
Рев моторов уезжающей колонны меня оглушил, поэтому, я только успел заметить резкое движение за спиной, катнулся в сторону и на мое плечо обрушился могучий удар.
— Сука! — прошипел я и потянул из кобуры под курткой предпоследнее свое оружие — «Браунинг».
Чернявый мужик лет тридцати, с короткой, аккуратно постриженной бородой, двумя быстрыми шагами подскочил к, отлетевшему в сторону, автомату… и теперь растерянно вертел его в руке, после чего уставился на ствол, направленного на него, браунинга круглыми от ужаса глазами.
— Что? Не получается? –я улыбнулся одними губами, выжав до конца слабину спускового крючка.
— Я кричать буду! — пообещал мужик.
— Кричи. — я рывком сел, левое плечо болело неимоверно. Сучковатое полено (тоже мне, оружие крестьянства), которым меня чуть не убили, лежало рядом со мной.
— Пан шпиен, не убивайте меня… — мужик упал на колени, аккуратно отложив автомат в сторону: — Я вас из местечка выведу, как стемнеет, так, что не одна собака не гавкнет.
— Ты хозяин подворья?
— Я, пан.
— Дома кто у тебя?
— Никого нет, пан, я один…
— Хорошо. — я стянул с себя куртку и стал наматывать ее на ствол пистолета.
— А вы что сейчас делаете? — забеспокоился абориген.
— Глушитель, чтобы на выстрел никто не прибежал. А потом пойду к тебе в дом…
— Побойтесь Бога, пан шпион, за что детей то!
— И зачем ты мне врешь? Раз ты меня обманываешь, то зачем ты мне?
— Пан шпиен, я просто за дитычек боюсь…
— Да ничего с твоими детками не будет. Просто я не хочу, чтобы ты меня сверху ударил, когда я спускаться с сарая твоего буду, или лестницу отпихнул.
— Да у меня и мыслей таких отродясь не было… -замахал руками несостоявшийся убивец.
— Ну тогда пошли к тебе в дом, я пережду тревогу, потом уйду. Только смотри, если что надумал, тебя предупреждаю сразу — что-то пойдет не так, завтра в этом доме будут похороны.
С чердака сарая я спускался долго, опираясь рукой с зажатым в ней пистолетом, о шероховатые перекладины и не сводя внимательного взгляда с фигуры мужика, понуро стоящего в проеме входа на чердак.
Спустившись, я отошел в тень дома и поманил хозяина, а, когда он спустился во двор, упер ствол ему в поясницу и велел вести в дом.
В горнице была обычная обстановка, только красного угла или католического распятья на стенах не было. У стола в середине комнаты стояла испуганная жена, в глухо повязанном платке, к которой жались трое маленьких ребятишек.
— Тебя как зовут, хозяин. — я легонько подтолкнул мужика в спину.
— Мо…Мойша.
— А жену твою?
— Хава Давыдовна…
— Так вы… Ладно, давай, детишек убирай спать или куда, и ужинать пора.
К доме оказалась еще одна комната, и хозяйка, испуганно оглядываясь на меня, увела детей туда, после чего начала собирать на стол.
— Вы только между собой, на всякий случай, по-русски говорите, чтобы мне спокойней было… — постарался устроится на стуле поудобнее, положив пистолет на колени.
— Она на русском языке очень плохо разговаривает…
— Ну, как сможет, главное не на своем, я ни идиш, ни иврит, не понимаю.
Ну что сказать про ужин? Вареная картошка с луком — еда так себе, хорошо, что хозяйка подала на стол пару стопок мутного стекла и небольшой бутылек, бутылкой я этот сосуд назвать не могу, в котором плескалось что-то вонючее, но, если сумел проглотить, хорошо прогревающее желудок.
— Ну расскажи, Мойша, чем занимаешься? — после второй рюмки боль в отбитом плече прошла, настроение улучшилось.
Хозяин дома служил приказчиком в местной лавке, у своего земляка, жили, по меркам местечка, совсем не плохо.
— Тебе, Мойша, надо в Россию перебираться, и профессию сменить…
— Зачем? Хозяин мой, Израиль…
— Погромы здесь скоро будут, и не один раз, и, то что до революции было вам детским утренником покажется, относительно того, что еще будет.
— Дак, как же это? А армия? Тут же армия стоит, да еще, как господина генерала Корнилова командующим назначили, сразу народ поприжался, тише стали себя вести.
То есть Корнилов стал командующим — я задумался, чем это может мне помешать, а Мойша все вещал, что за строгим генералом служба стала налаживаться, солдаты резко стали отдавать честь офицером и, вообще, меньше болтаться пьяными по местечке, правда, полковые комитеты свои позиции сдавать не собираются — в полевых лагерях, подальше от штаба армии, митинги идут, принимаются какие-то постановления и резолюции, но идут слухи, что к фронту движутся эшелоны с офицерскими и добровольческими частями, с гаубицами и броневиками, а на днях обязательно введут смертную казнь, и якобы в соседнем селе, родственник Мойшы лично видел, уже повесили двух дезертиров и одного агитатора.