Первым, кого я увидел возле большой парусиновой палатки, если не считать часового, болтающегося на дальнем конце поля, наскоро скошенного и переоборудованного под взлетную полосу, был прапорщик Соломон Ааронович Кац, пьющий жидкий чаек из жестяной кружки.
— Привет доблестным покорителям неба…- я присел рядом и бесцеремонно отобрал кружку: — А где твой «Ваузен»?
— В поле сел, в десяти верстах отсюда, шрапнелью по двигателю попало. Корыто все в дырках, только твое бронекресло мою задницу спасло, так что, я тебя вечером пою. И еще пара наших господ офицеров, как ты говоришь, капитанов воздушного океана твои должники, а подпоручик Лобков, что сказал, что в эту больничную утку садится не будет, пулю в ногу получил, с переломом кости, и увезли бедолагу в госпиталь, возможно, ногу отнимут. Так что я теперь на его «Ньюпоре» летаю. Естественно, после того, как аэроплану плоскости, и Командир авиаотряда уже написал рапорт в адрес начальника полевого управления авиации при главкомверхе о ваших бронекреслах и один образец отправил, с просьбой о повсеместном внедрении… Так что, думаю, скоро медаль тебе повесят на грудь, «За усердие» какую-нибудь.
— Пусть лучше ваш командир мне справку выдаст, что я и члены нашей делегации не дезертиры и не шпионы. Да и ваши, аэродромные там, на гауптвахте маются безвинно.
— Да что случилось то, и вообще, ты откуда здесь взялся? Я думал, ты уже к столице подъезжаешь…
Оставшуюся часть дня я, в основном рассказывал, рассказывал и выпивал. Правда успел за это время найти интенданта авиаотряда прапорщика Ивкина и изъял у него семьсот штук патронов к своему автомату, благо, сам их ему и передавал несколько, очень длинных дней, назад.
Командир авиаотряда, проникшись нашими боями возле аэродрома, особенно ролью его нижних чинов, вызвался довезти меня в штаб со своим рапортом и приложить все силы, чтобы высвободить моих и своих людей из застенков контрразведки.
Следующее утро я помнил плохо, сказался дрянной коньяк, который весь вечер употреблялся вместе с офицерами отрада, тем более, что, как водится в любой офицерской компании, нам «не хватило», поэтому в конце первую половину ночи господа офицеры употребляли такую откровенную дрянь, купленную у местного шинкаря, что сегодня утром главным желанием было прострелить свою глупую голову, чтобы она настолько не болела. Утром пришлось встать рано, так как боевые вылеты никто не отменял. Не знаю, чем «лечились» господа офицеры, мне, после трех кружек чаю, стало немного легче, и я был готов к выезду. Несмотря, на то, что всю дорогу грузовик немилосердно бросало на неровностях проселка, я умудрился уснуть, развалившись на ворохе офицерского белья, которое возили в местечко, предоставляя работу местным прачкам.
В здании штаба командир авиаотряда пробыл более четырех часов, я же коротал время в кузове грузовика, предварительно купив у местного газетчика несколько периодических изданий, стоимость которых доходила до пяти рублей за газету.
Больше всего, ожидаемо, газетчики перемывали кости бывшему любимцу российской общественности и недавнему военному министру Александру Федоровичу Керенскому. В газетах было несколько фотографий, полученных, я понимаю, через нейтралов, где Керенский, одетый в костюм-тройку, был снят в группе немецких офицеров, судя по всему, немалых чинов. Выглядел военный министр мрачно и было совершенно непонятно, в какой роли этот мужчина находится у немцев — пленник или гость. Немцы, сухо сообщив, что Александр Федорович перешел линию фронта, с тех пор хранили молчание, что дало право российским и зарубежным борзописцам строить самые разнообразные версии. Большевистские издания, мстя за «пломбированные вагоны» и «германское золото», соревновались в остроумии, споря, за какую сумму бывший военный министр продал Россию, выдав германцам и союзникам план летнего наступления, остальные же ветви отечественного политического дерева гадали, то ли Керенский величайший предатель, то ли миротворец, что пожертвовал собой, дабы склонить немцев к немедленному заключению мира и прекращению кровавой мясорубки в Европе. Кроме невразумительных сводок с фронта, где повсеместно шли поиски разведчиков и перестрелки, выделялись сообщения с Юго-Западного фронта, где, преодолев растерянность первых дней после плена Керенского, когда австрийцы и переброшенные с Западного фронта немецкие части добились некоторых локальных успехов, вклинившись в расположения русских, сейчас осуществлялись контрудары Русской Армии, выравнивающей линию фронта. Также меня заинтересовало сообщение о отмене, подписанном за пару дней до своего «бегства», Керенским, «Декларации прав солдата», восстановлении смертной казни на фронте и введении военно-революционных судов, состоящих из шести судей, по три солдата и офицера, избираемых по жребию.