Я шел по улице, и вдруг человек, двигавшийся в нескольких шагах впереди, внезапно исчез. Когда я приблизился к месту его исчезновения, обнаружил, что он просто спокойно спустился по ступенькам на нижнюю улицу. Таким же манером появлялись передо мною другие люди: сначала появлялась голова, и мне казалось, человек выбирается из подвала или из люка. Я приглядывался, не увижу ли где „порта дель мортукио“, или „дверь мертвых“. Раньше в каждом более или менее приличном доме имелась такая дверь. И я увидел две таких двери, обе в старинных дворцах, с окнами, закрытыми ставнями. Двери узкие, остроконечные, заложены кирпичом. Находились они недалеко от главного входа. В прошедшие столетия их использовали только для одного гроба. Суеверные этруски считали: если смерть вошла куда-то, то, если не принять меры, непременно войдет туда же еще раз.
Кульминация прогулки пришла неожиданно: я увидел необычный памятник. Это была массивная старинная стена. Сейчас она находится внутри Перуджи, а раньше окружала этрусский город. Ее нижний край сложен из огромных черных этрусских блоков, возродившихся в рустиках флорентийских дворцов. Над воротами при свете уличного фонаря я прочел: Великая Перуджа. Вот на какое открытие можно наткнуться ночью в горах! Ворота были одними из тех, что поставил Август за сорок лет до Рождества Христова. Город он перестроил после того, как сам же и уничтожил его во время войны с Антонием и Клеопатрой.
Затем я столь же неожиданно для себя вышел из темных переулков на короткую улицу Корсо Ваннуччи, где происходят прогулки. Замечательно, что Перуджа не поддалась соблазну, перед которым не устояла половина Италии. Они не переименовали улицу в Корсо Гарибальди или Корсо Витторио Эммануэль, а сохранили настоящее имя художника, писавшего нежных мадонн — Пьетро Ваннуччи, который известен нам больше как Перуджино. Здесь, на нескольких ярдах, сохранились отличительные черты Перуджи: удивительная группа зданий, которые под влиянием истории и итальянского гения способны к такому безграничному разнообразию. Я увидел собор, фонтан, палаццо деи Приори и колледже дель Камбио, все известные составляющие прекрасных архитектурных композиций, которые встречают вас в каждом городе этой вдохновенной земли.
Перуджа решила благородную эту задачу по-своему. Когда бы впоследствии ни слышал я слово „Перуджа“, в воображении всплывала увиденная мною впервые сцена. Сначала собор, красивый и в то же время уродливый, так как стены его никогда не облицовывал мрамор. К крыльцу ведет красивая лестница, на которой бронзовый папа Юлий III сидит в позе милосердного правителя. Возле крыльца выступает из здания каменная кафедра. Отсюда святой Бернардино говорил жителям Перуджи об их пороках; а над главными воротами, за стеклом, большое распятие. Шестьсот лет назад его поместил сюда канонир, по ошибке выпустивший снаряд в собор в это самое место. Обычный для Перуджи жест — сначала насилие, а потом раскаяние!
В нескольких шагах от собора находится знаменитый фонтан, сейчас он почернел от времени, которое не пожалело его скульптуры. Формой своей он напоминает огромный средневековый праздничный торт. Опять же рядом стоит удивительное, похожее на крепость здание — палаццо Веккьо Перуджи — с квадратными гвельфскими зубцами и красивыми узкими окнами. Лестничный марш подводит к благородным входным дверям. Над крыльцом, на каменных выступах стоят грифон Перуджи и гвельфский лев. Геральдические животные держат в своих пастях реликвии, утверждают, что это засовы дверей, добытые воинами Перуджи в качестве трофея в 1358 году — то ли в Ассизи, то ли в Сиене. Утверждению этому верить нельзя: металлический засов и цепи исчезли — как мне сказали — однажды ночью в 1799 году, а то, что мы видим сейчас, лишь крюки и цепи, к которым украденные трофеи были прицеплены.
Я вернулся в отель, переполненный средневековыми впечатлениями, и здесь, в горах, они казались более драматическими, чем даже на сиенских холмах. Они пробудили во мне воспоминания о мрачных событиях средневекового мира. Перуджа, на мой взгляд, — самая убедительная реликвия прошлых времен. Прежде чем войти в помещение, я прошел по наружной террасе, заглянул в огромную чашу, заполненную горячей темнотой. При свете звезд различил расчертившие долину белые дороги. Послышались приглушенные ночные звуки: лай деревенской собаки; отдаленный шум поезда; а потом — полная тишина. Крошечные искры внизу указывали на местоположение домов и ферм, а целое созвездие на горных склонах соперничало с небесными ночными светилами, и, стало быть, подумал я, Ассизи еще не спит.