«В таверне я увидел заспанного оборванного конюшего, и он закричал мне: „Хозяин сейчас и к папе римскому не выйдет, потому что находится в постели со шлюхой. Он давно ее обхаживал“. Затем конюший попросил у меня на чай, и я дал ему несколько венецианских медяков и сказал, чтобы он пошел к барже и попросил подождать, пока я найду свои тапки. Я пошел наверх, вынул ножик, острый как бритва, и разрезал четыре матраса вместе с бельем на ленты. При этом испытал удовлетворение, зная, что причинил ущерб более чем на пятьдесят крон. Затем я сбежал к барже, прихватив с собой несколько кусков от покрывала, и махнул рукой, дав понять, что можно отправляться». И это человек, который создал изящную золотую солонку для Франциска I, тот самый скульптор, чья статуя Персея до сих пор стоит на главной площади Флоренции!
Регулярное сообщение между Венецией и Падуей, Феррарой и Болоньей до самого конца XVIII века находилось в исправности и пережило все политические перемены и исчезновение великих родов. Доктор Бёрни во время своего музыкального турне в 1770 году сказал, что ему не советовали брать барку, которая регулярно ходит из Падуи по реке Брента до Венеции, так как путешествие это утомительно и компания не слишком приличная. Была в ходу примета, согласно которой лодка утонет в Бренте, если в ней не будет монаха, студента и куртизанки. Тем не менее Бёрни посмотрел на лодки и подумал, что выглядят они «добротно» и «гостеприимно». Возвращаться он решил по воде, начав путешествие в коррьера,[32] на которой перевозили венецианскую почту. «Это род барки с большой крытой пассажирской кабиной посередине». Попутчики подобрались разношерстные. «Постели, — писал он, — расстелены были на полу, и все мы спали вповалку — дипломатический курьер, женщина, несколько простолюдинов. Почти всю ночь лил дождь, гремел гром и сверкала молния. В таком вот грохоте мы и ехали, хотя и с меньшей опасностью, нежели окажись мы в шторм на борту корабля».
На следующее утро они подъехали к По и пересели в лодку большего размера. «Погода потихоньку налаживалась, и мы поужинали на борту не без приятности. Спали мы опять, как и накануне, вповалку». Рано утром прибыли в Франколино, в нескольких милях от Феррары. Там пассажиры оставили свой багаж в лодке, и их отвезли в экипаже, запряженном четверкой лошадей, в город. Можно было пообедать, но вместо еды доктор Бёрни обошел как можно больше церквей и скопировал надпись на гробнице Ариосто, а потом присоединился к пассажирам экипажа. Путешественники проехали десять миль к месту, где увидели свой багаж выгруженным на берегу канала. Им пришлось ждать три часа («Такого солнцепека я еще не испытывал», — писал Бёрни), пока не появится лодка. Канал так зарос водорослями, что лодка едва протиснулась. «Это напомнило мне плотину на По и несколько плотин в Норфолке», — заметил доктор Бёрни. Добравшись до Малальберго, они пересели в другую лодку — больше предыдущей — и поплыли по другому каналу. «На ней мы проехали двадцать миль до Болоньи. Берега этого канала были довольно приятными, и если бы не прожорливые комары, путешествие прошло бы не без удовольствия, так как погода нам благоприятствовала».
Короткое путешествие Бёрни показывает, каким отчаянно медленным было передвижение по каналам и рекам и как часто пассажиру приходилось пересаживаться с лодки на лодку. Заросший водорослями канал также доказывает, что за великолепными речными дорогами прошедших веков перестали следить и они начали приходить в полный упадок.
Тем не менее шестнадцать лет спустя лодки на Бренте все еще ходили. Гёте по пути в Венецию осенью 1786 года был в восторге от путешествия и сказал, что нет ничего лучше, чем плыть по воде, восхищаясь великолепными дворцами и садами. Очень приятно, пока шлюз поднимает судно, выйти на минуту на землю и отведать фруктов, которыми торгуют на берегу. На лодке он встретил двух странных путешественников, одетых как средневековые пилигримы, в таких же шляпах с обвисшими полями, с длинными посохами. Они признались Гёте, что во время странствий протестанты относились к ним лучше, нежели братья-католики. Какой занимательной, вероятно, была эта сцена: Гёте — один современник описал его как «самого красивого мужчину, которого я когда-либо видел», — сидящий на маленьких сходнях и задающий вопросы пилигримам. Пассажиры сошли в Венеции, не имея представления, что их попутчиком был Гёте. По просьбе пилигримов он раздал «несколько открыток с изображением трех волхвов».
Дорога от Милана до озера Лаго-Маджоре — пример старой несчастной итальянской привычки: рекламировать каждые несколько ярдов оливковое масло, швейные и пишущие машинки, вермут и другие вещи. Кому это все интересно, когда ты едешь со скоростью шестьдесят миль в час?
Дорога проходит через местность, сражающуюся с наступающей промышленностью. Фабрики наступают на поля, и можно увидеть рабочих, которые выходят на несколько минут, чтобы передохнуть от пластикового производства. Они обмениваются замечаниями и шутками с женщинами, которые рыхлят бахчи и поля с помидорами. Когда приближаешься к озеру, фабрики остаются позади, и земля здесь хорошо ухожена, видно, что обрабатывают ее многие столетия. Итальянский земледелец — прилежный труженик, он использует каждый дюйм почвы, выращивает животных, где это возможно. Возле дома фермера стоят очаровательные маленькие стога с торчащими из середины шестами. Выглядят они, словно имбирные пряники. В земле прорыты ирригационные каналы, высажены лесозащитные полосы из тополей и акации. Прежде чем сюда пришли римляне, галлы обрабатывали эту прекрасную черную землю, а что еще, кроме плодородной почвы, воды и солнца, может пожелать фермер? У каждого юриста и купца Милана было когда-то небольшое поместье неподалеку от стен средневекового города. Там он производил собственное оливковое масло, сыр, вино и молоко. Путешественники рассказывали о стадах коров, возвращавшихся вечером к безопасным стенам Милана, потому-то Стендаль еще в XIX веке упоминал о нравившемся ему запахе навоза на городских улицах. Внимание городского жителя к сельскому хозяйству было, как говорят, одной из причин преодоления классового барьера между знатью и купцами еще в Средние века, что так удивляло аристократов Франции в XV столетии.
Деревню Италии описал в «Обрученных» Алессандро Мандзони. Этот великий роман, как и «Дон Кихота», я хорошо помню. Чувствуется, что автор, как мало кто из писателей, по-настоящему понимал деревню. Возможно, единственный читатель, которому роман пришелся не по душе и который имел мужество признать это, был Лонгфелло. Он заявил, что роман нагоняет на него сон. Что тут сказать? Местами он, действительно, затянут, как и любой другой роман, написанный в 1827 году, но как снотворное он не подействовал на меня ни разу. Верди, уроженец Паданской долины, знал описанную автором землю и ее людей. После встречи с Мандзони он сознался: «Я мог бы упасть перед ним на колени». Впрочем, он сделал даже больше: на смерть Мандзони сочинил знаменитый «Реквием».
Проезжая по гигантской долине Ла-Манчи, путешественник невольно отыскивает в лицах встречающихся ему испанцев черты Дон Кихота или Санчо Пансы. Так и на прилегающих к Милану территориях, глядя на молодых людей, едущих на велосипедах к шелкопрядильной фабрике, я заметил сходство с честным Ренцо. А старая женщина с мотыгой на бахче — ну просто вылитая Аньезе. Ее бесконечная мудрость вошла в поговорку. Возможно, проходя по маленькому городку, путешественник встретит священника, толстенького и беспокойного, тот бросит на него быстрый взгляд и заторопится по своим делам. Кто же он, как не робкий дон Абондио?
Создавать типажи, наделенные в глазах современного читателя узнаваемыми характерами, — это талант, дарованный не каждому писателю. Сегодняшний читатель, прочитавший «Обрученных» даже по-итальянски, не сможет все же получить правильного представления о воздействии этого романа на итальянскую публику, говорившую тогда на испанском, немецком или французском языках и сумевшую увидеть в повествовании завуалированные политические намеки. Для читателей того времени книга явилась глотком свежего воздуха, она рассказала им о родной стране. Роман имеет непреходящее значение: люди до сих пор читают его с большим удовольствием. Мандзони увидел особенную политическую атмосферу Паданской долины, характерную для XVII века. Люди жили тогда вблизи границ отдельных самостоятельных маленьких государств, что было раздольем для преступников. Все, что нужно было сделать находившемуся в розыске человеку, — это перейти границу соседнего государства, и если он не нарушал закон вновь, то был в безопасности. Вопрос об экстрадиции решался по-джентльменски: один правитель посылал письмо другому, но в век секретарей и слабого делопроизводства такое письмо могло годами не доходить до адресата, тем более если содержание его кому-то не нравилось.