На расстоянии Кастель-дель-Монте казался волшебным городом из мира Мерлина, но вблизи магия разрушилась — печально, но ожидаемо. Мы оказались на крутых булыжных мостовых между мрачными каменными домами. Дети играли в канаве, а от двери к двери шныряли тощие коты.
Именно здесь Эстеллу Канциани разбудили в два часа ночи девичьи вопли. Эстелла подумала, что на бедняжку напали волки. Подбежала к окну спальни и крикнула в окно, не нужна ли помощь. Девушка ответила, что припозднилась в горах и всего лишь хотела разбудить родителей. «Я видела из своего окна, — пишет Эстелла, — скелет овцы, которую задрал волк и объел наполовину. Нам объяснили, что овцу оставили специально, для собак». Мне не довелось увидеть в Кастель-дель-Монте ни волков, ни овец, зато я нагляделся на прекрасное собрание собак, среди них имелся доберман-пинчер с длинным хвостом, а коричневый ретривер словно сошел с акватинты XVIII века, при взгляде на маленьких собачек на ум приходили картины Карпаччо. Самым интересным мне показался суровой белый сенбернар. На нем был ошейник с шипами в качестве защиты от волков. «Но они бывают у нас только зимой», — сказал местный житель, словно говорил о гриппе, а не о волках.
У Эстеллы Канциани находим мрачную историю о местной церкви. Она записала, что под зданием были пещеры, в которых устроили захоронения. Покойников одевали и усаживали на плетеные стулья. Как-то раз один мужчина, занявшись переделками в подвале, пробил пол, являвшийся потолком пещеры, и ужаснулся, увидев сидевшего там мертвого священника. На покойнике была большая шляпа, подбородок поддерживала деревянная вилка. В 1912 году каменщики в церкви также случайно открыли пещеры и так испугались того, что увидели, что побежали за школьной учительницей. Она подожгла кусок бумаги и бросили в пещеру, чтобы осветить помещение. Скелеты тут же вспыхнули и горели так яростно, что пришлось протянуть в подвал шланг от городского фонтана. Но огонь не прекратился, пока все скелеты не сгорели. Пещеру забросали землей и известью. Жители, с которыми я разговаривал, ничего об этом не помнили или не хотели это обсуждать. Возможно, думали, что у меня есть тайный интерес. Мне хотелось встретить непредубежденных людей, таких, с которыми пятьдесят лет назад свободно беседовала Эстелла Канциани. Тогда город был совершенно изолирован. Автобус, который теперь возит людей на пьяццу, был еще в будущем. О телевизионной антенне, торчавшей из крыши кафе, тогда и помыслить никто не мог. Родители и деды принадлежали другому миру. Пока я размышлял, счастливее ли нынешние люди своих яростных прародителей, старого Доменико кто-то горячо поприветствовал. Приятель, водитель грузовика, хлопнул его по спине и поцеловал. Он тут же настоял, чтобы мы пошли к нему в гости. Человек этот был гораздо моложе Доменико. Вероятно, родственник. Мы вышли из города на окраину, вскарабкались на крутой холм. Оттуда открывалась чудная панорама города — видны исполинская зеленая лестница террас, с храмом и колокольней на самом верху. Их силуэты четко вырисовывались на закатном небе. Я не знал, чего ожидать, когда мы поднялись по ступенькам к комнате на первом этаже каменного дома. Увижу ли я крестьянскую обстановку пятидесятилетней давности? Я вошел в безупречно чистую гостиную, где щебетали три женщины, а на полу играли дети. Я так ничего о них и не узнал, потому что в комнате появилась пожилая женщина. Она была преисполнена такой живости и энергии, что немедленно подавила всех присутствующих. Это была мать водителя грузовика. Задав мне несколько вопросов, она распахнула руки и поприветствовала меня, словно я был давно потерянным членом семейства. Затем метнулась в другую комнату и возвратилась с рюмками и бутылкой анисового ликера. Выразительные глаза на морщинистом лице производили впечатление, будто в теле старухи заточена двадцатилетняя веселая девушка. Я не понимал ни слова из того, что она говорила, но за нее это делали жесты и выражение лица. Это был язык, понятный каждому. Я подумал, что она относится к тому типу крестьянских женщин, которым в истории случалось управлять королями и держать в своих руках судьбы народов. Это, разумеется, при наличии интеллекта, если же его не было, то такие энергичные особы становились всенародным бедствием.
Смеркалось, когда я оставил Доменико в его молчаливом средневековом городе. Он стоял в своей новой шляпе, попыхивая маленькой сигарой. Вид у него был такой, словно дома его не ждало ничего хорошего, хотя я и был свидетелем невинности нашей маленькой прогулки. В Аквилу я приехал, когда стало уже совсем темно.