Ссадил колени, плечи и локти ободрал, голову всю исстукал, но останавливаться перестал. С визгом и хрипом перемалывала катушка песок и почти вся размоталась, как черный продолговатый предмет бросился в глаза Эго был фломастер. Машинально провел я им по ладошке, он писал мерным цветом, то есть не был выброшен за ненадобностью. Дальше я почти бежал, согнувшись, примерно через десять минут катушка резко дернула меня, но я, как будто с крючка сорвавшись, побежал дальше без нее. И вскоре уперся в тупик. Идти было некуда. Я потыкался в стороны — стены. Одна, ровнее других, была исчерчена узорами. Конечно, Валерий! Его славянско-греческий узор, и эта его любимая надпись из античных времен: «ВОИН, СЫН РАБА, ПРОЩАЙ».
Весь тупик я исследовал, чего только не передумал, тщетно, никаких следов. Вернулся к катушке и пошел обратно, сматывая леску. Тут, как я его раньше не заметил, увидел маленький ход в сторону. Лески уже намоталось порядочно, и я решил зайти сюда на ее длину. Оставил сумку, взял только лопатку и фонарик.
Воздух стал гораздо свежее, я отдышался. Пот на лбу высох. Значит, в этом направлении дорога под Митридат. Катушка притерлась и только шуршала, а не скрипела. Вскоре я шел на четвереньках, потом почти полз, потом постепенно разогнулся. Только стал вдыхать, обводя пятном света штольню, как увидел груду белых палочек, и сразу, отшатываясь, понял — скелет. Все затряслось во мне. Но я уверил себя, что за такой короткий срок не может ничье тело превратиться в скелет, что это останки давние. Подошел. Ничего, кроме костей. Никаких следов. Видимо, он умер сидя, склонившись, потому что однажды череп отломился и упал вперед, падая, перевернулся глазницами вверх. Я разгреб пыль около него. Показалось, что она не вся белая, известняковая, что есть и желтая, крупная. В армии я изучал гранаты, видел их содержимое и подумал, что это остатки взрывчатки ручной гранаты. Может быть. Но тогда бы хоть крошка металла. Остатки взрывателя. А может, это и вовсе был человек из другой эпохи?
В мягком полу я вырыл ямку и сложил туда гнущиеся в руках косточки. Нечем даже было череп прикрыть, а сыпать землю в пустые глазницы было нехорошо. Снял рубаху и прикрыл. Потом все засыпал.
Обратно шел из последних сил. По дороге подобрал и надел свитер, а то уж совсем окоченел. В узком проходе немного раскопал вход и выполз. Дальше было проще. Когда вышел, свет так ударил по глазам, что я упал лицом в пыльные красные ладони и лежал на жгучем солнце, чувствуя, как внутри тает и выходит дрожью погребной холод.
У Тут или показалось, или в самом деле земля подо мной качнулась.
Потом украдкой, чтоб никто не видел, пошел к морю…
— Да, был, — сказали мне, едва я спросил у дежурной лапидария, был ли здесь художник такой-то. — С месяц назад. Но в этот раз ничего не рисовал, просто приходил и долго сидел. Я думала, от жары прячется. Пошутила, а потом, уж ладно, признаюсь, попросила отзыв написать. Согласился. Я тетрадь раскрыла, ручку даю, а он почему-то руку так резко отдернул: «Нет, извините, и своей».
В тетради я прочел надпись, сделанную черным фломастером: «Огромное спасибо хранителям непрочитанной страницы нашей истории».
* * *
Он увлекся Линой не на шутку, так как перестал говорить о ней в обычном ироническом тоне и проговорился однажды, что она предлагает устроит его выставку или несколько в западных странах. «Оно-та бы и заманчиво, — говорил Валерий. — Да хотелось бы обычным путем».
Вместе с Линой он был в каком-то посольстве на выставке хрусталя, сказав потом коротко о тамошних мастерах: «Умеют». И еще где-то они были, и еще. Тогда же начались ссоры с Валей. Она жаловалась мне, что Валерий стал груб, приходит поздно, ссылаясь на различные мероприятия. Мероприятий у Валерия хватало выше головы: он состоял едва ли не в десятке различных правлений, комиссий, советов, бюро творческих секций, но тут вдруг они понадобились ему, чтобы скрыть время, проведенное с Линой. Когда я выговорил ему за Валю, он сморщился и страдальчески заметил, что денег ей дет, и немало, что дети не голодают, более того, зажрались, что сил у него на притворство более не хватает. «Но Валя угрожает разводом». — «Она двадцать лет угрожает». Словом, разговор» был из тех, что никакого толка не приносят.
Недели за три до своего отъезда он спросил меня, не видел ли я его паспорт. Не объяснил зачем, но и так было ясно, что дело становится серьезным. Еще почему-то стал говорить о муже Лины, который, исповедуя лозунг — пушки вместо масла, — оказался тонким ценителем изящного и просил через жену исполнить и его заказ. «Лина не велела соглашаться, но я подумаю, этот вояка платит валютой, а я чего-то решил приодеться, да и Вале, и детям напоследок что-либо купить».